Сказки французских писателей - Сидони-Габриель Колетт

На перила села птичка и принялась щебетать. Вострушка до сих пор не замечала, как прекрасно поют лесные птицы, сколько радости таит их пение.

Наконец она подошла к двери, сжалась, напряглась, поднатужилась и проникла в дом. Оказавшись в комнате, она осмотрела стены, пол, стол, скамейки — все стояло на своих местах, но требовало основательной уборки.

— Господи, какой беспорядок! — вздохнула Вострушка, и, прислушиваясь, как за окном по-прежнему щебечет птичка, весело взялась за дело.

РЕНЕ КУЗЕН

СМЕРТЬ ПОЭТА

I

Случай неясный, очень неясный.

— Вы так полагаете?

— А боли вы не ощущаете? Какого-нибудь недомогания? Что с аппетитом?

— Все нормально, ем как обычно.

— Ну-ну!.. Когда врач это обнаружил?

— Раз в четыре года я прохожу медицинский осмотр: таково требование начальства; вот и в этом году меня вызвали для обследования. А через несколько недель вызов повторили, тогда-то я и узнал, что у меня истощение кровеносной системы; я решил, что лучше всего сразу обратиться к вам, как к специалисту, подумал, что так будет вернее; поймите, доктор, единственное, о чем я прошу вас, — сказать всю правду, как бы ужасна она ни была! Перед вами человек, который не боится страданий, смерть же страшит меня и того меньше, поэтому давайте обойдемся без лишних слов.

— Правда порою горька!

— Никогда, доктор!

— Пусть будет так! На основании ваших анализов могу дать следующее заключение: как известно, наша кровь состоит из белых и красных кровяных шариков; существует болезнь, при которой в крови больного красные шарики постепенно исчезают и остаются одни только белые; вы, конечно, знаете про такую болезнь?

— Да, доктор.

— Ну вот, с вами происходит нечто подобное; одно лишь мне непонятно, и, надо признаться, это выглядит странно: ваши красные шарики, вместо того чтобы позволить методично истреблять себя — защищаются. Ваша кровь — настоящее поле битвы, и самое печальное, заметьте, то, что у вас ежедневно гибнет столько же белых шариков, сколько красных! Понимаете, к чему я клоню?

— Безусловно! Только меня поражает, доктор, что никогда прежде я не испытывал такого прилива сил!

— Хотите знать почему?

— Что бы ни случилось со мной на этой земле, роптать не стану, можете, доктор, быть спокойны: жизненные принципы не позволяют мне оглядываться назад, а тем более — сожалеть о прожитых днях.

— Хорошо! Одним словом, положение таково: самое позднее через два месяца кровь у вас исчезнет совсем, вы перестанете существовать как организм, питаемый кровеносной системой, но вот что загадочно, просто непостижимо: по мере того как ваша кровь истощается, исчезает, некая жидкость — надо прямо сказать, совершенно негодная для ее замены! — заполняет ваши вены, именно она, представьте себе, поддерживает вашу жизнедеятельность! Это выше всякого понимания! Ваш случай выходит за пределы компетенции науки, я не могу найти ему никакого объяснения! Примите мой нижайший поклон, вы — единственное в своем роде существо на земле!

— Просто я поэт, доктор!

— Ваша вера в свою исключительность достойна восхищения! Все это чудесно! Но неужели вам неинтересно узнать состав этой жидкости?

— Конечно, интересно! Что же это?

— Так вот! Дорогой мой, ваша новая кровь-кормилица, дарительница жизни, — всего-навсего древесный сок, абсолютно такой же, как тот, что заставляет акацию за год вытягиваться на пять метров!

II

В первое время ничего особенного не происходило, появились только слабые покалывания в кончиках пальцев рук да странные покраснения на пальцах ног и пятках. Но уже через несколько дней он в полной мере оценил преимущества своего холостяцкого положения.

На каждом пальце образовалась небольшая припухлость: за два дня припухлости разрослись до размеров стрекозиной головки, при этом поменяли цвет, который из темно-красного, кровавого, сделался таким изумительно нежно-зеленым, какой только можно вообразить.

Столкнувшись со столь стремительно прогрессирующей болезнью, он счел за благо выждать, поскольку развитие недуга не причиняло ему никаких болей, даже напротив, ощущаемое им полное довольство свидетельствовало о том, что ему, собственно говоря, счастливо живется и без попыток разгадать эту тайну. «А сколько еще других тайн скрывает человеческое существование!» — подумал он.

Он был предусмотрителен и потому тщательно подготовил свой уход от мира, запасся всем необходимым, чтобы не надо было куда-либо выходить, а потом укрылся вместе со своим котом в залитом солнцем домике в глубине сада.

Очень скоро его ноги оказались целиком охваченными болезнью. Он наблюдал, как снизу на них появились длинные белесые волоски толщиною с корешок лука; они образовали на подошвах причудливые сплетения, и при ходьбе по паркету у него возникало чувство, будто он ступает по ворсистому персидскому ковру.

Целую неделю его состояние оставалось без изменений. Надо сказать, что в ту пору первые весенние лучи солнца, пробуждающие природу, перестали вдруг на время нести тепло, и сильный заморозок побил самые нежные из цветов.

Проснувшись однажды утром, он почувствовал в ногах необычную тяжесть. Воистину, это было удивительно! Ноги оказались покрытыми буроватой корочкой, будто вся нога, целиком, оказалась в оболочке, ее можно было принять за кору, да, да, за древесную кору!

«Потрясающее сходство!» — подумал он.

Как только он спустил ноги на пол, кот мигом признал кору и, вонзив в нее когти, с мурлыканьем принялся их точить. Хозяин ласково погладил его и при этом обнаружил, что кончики пальцев рук — и они тоже! — выглядят теперь по-иному. Каждый бывший прыщик, а точнее следовало бы сказать — каждая почка — лопнула, на каждой из них выступило по капле сока, и крохотные зеленые листики подставили щечки свету.

Он не поверил глазам.

— Боже мой, возможно ли это? Такая восхитительная, радостная смерть!

На следующий день он едва мог ходить, колени его совсем не сгибались. Руки утратили гибкость, а такая же бурая, как на ногах, шероховатая на ощупь, жесткая оболочка медленно стягивала тело.

«Пора!» — подумал он.

Мелкими шажками, в сопровождении кота, ему удалось пробраться в сад. Он зашел вглубь, туда, где по утрам сотни воробьев затевают ссоры из-за каждого солнечного луча, туда, где ветер воет зимой про самые горестные тайны мироздания, и стал ждать.

Двух дней оказалось достаточно.

Под вечер второго дня он почувствовал, что сердце у него бьется все слабее и слабее. На руке его, воздетой горделиво, как ветвь дуба, спокойно дремал кот, опустив мордочку на лапы. Из-за стены — едва различимо — донесся человеческий голос:

«Ну что, дружище, уже отходишь?»

«Так, значит, — осенила его последняя мысль, — не мне одному суждена такая смерть?»

И выросло дерево, исполненное ликующего торжества жизни и света.

ЛИЯ ЛАКОМБ

БОЛЬШАЯ БЕЛАЯ МОЛНИЯ