Девочка, которая воспарила над Волшебной Страной и раздвоила Луну - Валенте Кэтрин М.

Канделябра как шла, так и встала, хлюпая копытами в потрескивающей электрической грязи.

– Хороший довод, девочка! Только не к месту. Недоверблюд, если бы узнал, плюнул бы мне в глаз, и я бы после этого вечно рыдала. Я скажу тебе половину – за другой половиной тебе придется гнаться самостоятельно. Итак, вот тебе великий урок Плутона: ты становишься тем, кем тебя называют. – В глазах Бурак плясали чертики. – Очень полезное знание! Надеюсь, ты ощутила себя просвещенной.

Они продолжали путь среди деревьев. Сентябрь думала изо всех сил, но без ледяных страусов, решила она, это бесполезно.

– Вот ведь нравится тебе меня отвлекать! – сказала Канделябра. – Я рассказывала, что отправилась на Плутон в поисках Саджады, секретного места, известного только тому самому Недоверблюду, особи весьма дурного нрава, с холкой, покрытой черным мехом, с замороженными горбами, с большими глазами, как у игорных автоматов, и большими копытами, подкованными отвратительными железными гвоздями, которые терзают его плоть, но куда же ему деваться от собственных ног. И еще он плюется. Не так, как могли бы плеваться мы с тобой. Он плюется печалями. Один плевок – и тебе никогда уже не подняться с коленей. Ты будешь рыдать, пока не выплачешь всю жидкость и не превратишься в мумию – из тех, что ветер гоняет по равнинам Плутона, как перекати-поле.

– Это ужасно! – воскликнул Суббота.

– В этом и состоит суть Недоверблюда, – согласилась Бурак. Ее павлиний хвост блеснул в свете грозы. – Вообще-то я поклялась не рассказывать, как это делается, но его нужно объездить, чтобы сломить. Только тогда он выплюнет свой секрет. Я не очень-то приспособлена для дрессуры, поскольку рук у меня нет, а ног многовато, но я семь раз обогнула Плутон верхом на Недоверблюде, от полюса до полюса, нахлестывая его под куцым хвостом и уклоняясь от его пенистых плевков, пока он не пал полумертвым. Тогда я склонилась к его недопасти, и он поведал мне, что Саджада – это тоже планета, вся покрытая мозаикой всевозможных цветов, за редким исключением тех, которые были изгнаны за дикость и необузданность. Мозаика образует самые лучезарные картины, их так много, что невозможно все рассмотреть. Саджада вся покрыта изразцами, тысячи тысяч куполов, усеянными звездами, как подушечки для булавок. И под каждым кусочком мозаики чья-то судьба. Нет места священнее под небесами. И знаете, что я тогда сделала?

– Нет, – выдохнул От-А-до-Л, который за рассказом Бурак забыл о собственных горестях.

– Я рассмеялась. Я смеялась так, будто весь мир был шуткой, а я – солью этой шутки. Недоверблюд не оценил моего чувства юмора. Но я смеялась, потому что точно знала, где это. Я знала именно такую планету, покрытую мозаикой.

– Где же она? – с надеждой спросил виверн.

– Ну, откровенно говоря, – сказала Канделябра, – здесь.

Они очутились на поляне в гуще Молниеносных Джунглей. Острый запах озона ударил им в нос. Побеги молний жужжали и покалывали, окружая кольцом тысячи тысяч куполов, похожих на подушечки для булавок и даже такого же размера. Перед ними раскинулась Саджада – роскошные узорчатые купола, каждый не больше мухомора. Их вершины были украшены полумесяцами, совсем как на головном уборе Канделябры. Весь луг между куполами усеивали дворики, фонтаны и дорожки. Фонтаны журчали тихо, как легчайший дождь. Каскады куполов сверкали орнаментами, попеременно мигая бледными, яркими и темными цветами.

Канделябра с гордостью огляделась.

– Я выросла на Луне. Не знать своей родины – ничего не знать. – Она лягнула бледным копытом угольно-черный дерн, глубоко зарываясь, проталкивая копыто поглубже и разгребая почву, отчего та треснула и выпустила пар, будто лопнула корочка пирога. Наконец Бурак удалось перевернуть кусок дерна, и под ним засиял мозаичный узор самоцветов. – О, да здесь не глубоко. Почти во всех других местах приходится копать и копать. Здесь часто появляются ученые, пытаясь разузнать тайны Луны, но я их близко не подпускаю. А феям и эльфам никогда не было до этого дела. У них же нет судеб. Я слыхала, говорили, будто в стародавние времена они содрали их с себя, будто зимние пальто. Феям никто не указ! Развели костер там, где сейчас Пандемониум, и, если пристально посмотреть в погребальный костер, можно поймать судьбу одной из них, одной из фей. Что за ужасный день это был! Одна светлячиха стала королевой Волшебной Страны, но умерла, не протянув и недели, бедное недолговечное создание. Свет костра отразился в окнах домов одного из городков на холмах. Тогда их дома и бани, шоколадные лавки и водяные мельницы, музеи и общественные здания подняли мятеж и сбежали на широкие равнины, чтобы жить там всем вместе, любить друг друга, танцевать при полной луне, подхватив свои фундаменты, словно юбки, наплодить кучу маленьких амфитеатров и почтовых отделений. Судьбы же всех остальных – здесь, под кожей Луны.

Сентябрь уставилась на мозаику. «Моя тоже там? Что значит “всех остальных” – всех жителей Волшебной Страны?» Канделябра заметила ее взгляд.

– В старые времена нужно было иметь терпение планетарного масштаба, чтобы найти свою судьбу. Многие сразу отказывались. Но не я. Я упряма, как последнее слово в споре. Когда я нашла свою судьбу под дымчатым каменным зрачком белой птицы каладрий, вздыбленной близ экватора, мы уселись, чтобы всласть потрепаться. Никогда прежде мне не доводилось так долго чесать языком. Я взмокла до самых костей. Наконец, когда той маленькой Канделябре надоело спорить, мы договорились, что каждая остается при собственном мнении, и я с триумфом вернулась. Нет, я не желала помирать во цвете лет в перебранке с сутью Волшебной Страны. Что за чушь! Смерть – совершенно неубедительный способ окончания разговора. Никакого духа соперничества. Вместо этого я отправилась в Большой Риторический Тур, завела пару ослят, возражала страхам Диких Людей, посредничала в теологических спорах Мантикоры и Муравьиного Льва, десять лет скакала на Родео Кентавров – и вот наконец вернулась сюда, домой. Вернулась присматривать за грозами и оберегать Саджаду. Во всем мире только молнии достаточно быстры, чтобы сбить меня с толку. В молниеносном дереве такая чистая, такая блестящая логика! Вмиг высвечивает глупость. Оно просто рассыпа́лось, никто за ним не ухаживал, кроме Флюгер-Лосей, а этих не дождешься, если их стрелочки затрепетали. Так что я прополоскала это место статическим электричеством, намылила пеной из града и повесила просушиться на молнии между облаками. Теперь оно сияет. С помощью Саджады Луна помнит тысячи и миллионы судеб. Это святое место. Здесь ведутся записи. Каждый купол, который вы видите, – это каталог, каждый искристый полумесяц – Система Неискушенной Судьбы. Они организуют наши судьбы так, чтобы каждую в любой момент можно было вызвать и наорать на нее.

– Что за удивительная жизнь! – выдохнула Сентябрь, а Суббота уставился на светящуюся почву.

– Борьба еще не окончена, – громко заржала Канделябра.

– Я… я думаю, мне бы это понравилось, – сказала Сентябрь. – Носиться и делать сотни дел, делать что-нибудь такое, что могут назвать Великим.

– Тогда тебе необходимо разобраться со своей судьбой. Ничто так не укрепляет телосложение. – Бурак выставила свою ослиную грудь – широкую, крепкую, покрытую толстой шкурой. Если бы у нее был кулак, подумала Сентябрь, ослица постучала бы себя кулаком по груди. – Могу тебя отвести. Как-то я уже сопровождала одного безупречного джентльмена с небывало длинной бородой.

– Боюсь, у меня нет времени для путешествия…

– Паломничество, дорогая. Вот правильное слово.

– Да, для паломничества. Просто, понимаете, я и так в пути. Мы направляемся на другую сторону Луны, чтобы найти йети Сайдерскина.

Сморщенное лицо Канделябры сморщилось еще сильнее.

– О, эту старую обезьяну? Мои бедные молниелиственницы выходят из себя, когда он начинает все тут трясти, и неделями не могут успокоиться. Они тут же бросаются кокетничать с хулиганскими грозовыми фронтами, рыская по каньонам в поисках мачт, крон деревьев, башенок и клюшек для гольфа.