Новогодний подарок - Джанни Родари

господин, одинокий, как собака. И все это люди, которые обычно подолгу живут на острове, — монахини круглый год, другие все летнее время.

Что случилось?

— Возвращайтесь! Бандиты не позволят вам высадиться! Нас, как видите, они выгнали!

Среди беженцев нет дяди Ламберто, нет Ансельмо, нет никого из тех шестерых…

«Я все-таки взгляну, там происходит», — решает Оттавио и направляет свою лодку в бухту. У берега его встречает человек в маске и с автоматом.

— Добро пожаловать, синьор, — говорил он. — Вас-то мы и ждем. Причальте лодку. Спасибо. С сегодняшнего дня регаты отменяются.

— А в чем дело? — интересуется Оттавио. — Началась война?

— Остров оккупирован, синьор. Но вы можете высадиться, потому что вы член семьи. Другие инструкции получите позднее.

Оттавио повинуется. Можно ли спорить с автоматом?

5

Издали остров Сан-Джулио похож на модель, сделанную чьими-то искусными руками или собранную из детского конструктора. Метр за метром, век за веком, поколение за поколением люди, жившие тут, старались придать ему своеобразный, неповторимый облик. Если говорить о природе, о зелени, то от нее тут почти ничего не осталось, разве что небольшие сады кое-где возле вилл. Нет тут ни диких скал, ни утесов. Видны лишь камни, кирпичи, витражи, колонны, крыши. Все это сомкнуто крепко, плотно, как детали в игрушечной головоломке.

В вечернем сумраке контрасты красок исчезают, контуры строений размываются, и остров становится похож на монумент из черного монолита, который сторожит мрачную воду. Кое-где из невидимых окон падает луч света, и кажется, будто это веревка, брошенная, чтобы придержать остров у берега озера.

А там, на берегу, в Орте, люди наблюдают за этими огоньками.

— Это светятся окна виллы барона Ламберто.

— Конечно, ведь только он там и остался.

Известие о том, что остров захвачен вооруженными бандитами, сразу же собрало на берегу множество людей. Тут и жители самой Орты, вышедшие на древние улочки городка из своих пышных особняков и утопающих в садах вилл, и жители горных местечек, спустившиеся вниз, и туристы, бросившие свой ужин на столиках в гостинице. Тут нет только беженцев с острова. Они предпочли забраться в постели, чтобы прийти в себя от испуга.

В центре всеобщего внимания голландские туристы и лодочник Дуилио, которые первыми забили тревогу. Но голландские туристы говорят по-своему, и их никто не понимает, так что отвечать на вопросы приходится Харону.

— Какие они? Как выглядят?

— Кто?

— Да эти бандиты.

— Они в масках.

— В черных?

— В черных, синих… Кто их разберет? Я больше смотрел на оружие.

— У них ружья или автоматы?

— И ружья, и автоматы, и револьверы. И еще я видел, как двое устанавливали небольшую пушку.

— А откуда ты знаешь, что это была пушка?

— Что я, не отличу пушку от горшка, в котором варят поленту?[10]

— А от бутылки красного отличишь?

Дуилио отворачивается от этого бесстыжего и отвечает двум более любезным синьорам, которые спрашивают его:

— А много их там?

— Много.

— Ну сколько приблизительно?

— Больше двадцати и меньше тридцати.

— Они говорили по-итальянски?

— Конечно. Иначе как бы я понял, что нельзя высаживаться на остров и надо грести обратно. По-итальянски говорили, разумеется.

— А хорошо?

— Я не учитель, чтобы ставить оценки.

— Молодец, Харон! Оценки бандитам! Двойка или пятерка?

— Но теперь даже учителя не ставят оценки в школе.

— Какой-то акцент у них, наверное, все же был. Не знаю только какой — миланский, сицилийский, английский, немецкий…

— Бандитский, — подсказывает какой-то остряк.

Дуилио уже двадцать раз повторил, как все было. Все, кто слышал его, в свою очередь тоже раз двадцать повторили его рассказ тем, кто не слышал. Ведь все время подходят новые люди, которые тоже хотят все узнать из первых рук, чтобы потом в свою очередь рассказать тем, кто еще ничего не знает.

Голландцы продолжают что-то громко обсуждать на своем языке и вокруг них тоже толпятся любопытные. Вдруг кто-то спрашивает толстого-голландца, которого другие называют профессором:

— Do you speak English?[11]

Профессор расплывается в счастливой улыбке и переходит на английский. Но тот, кто спросил, пугается и убегает. Другие голландцы пытаются заговорить с окружающими по-немецки или по-французски, и в толпе находятся люди, которые работали во Франции или в Германии и понимают эти языки. Так что контакт устанавливается, и туристы на седьмом небе от счастья.

— Один из них отдавал приказания шепотом, — рассказывает Дуилио. И все вокруг тут же повторяют эти слова тем, кому не было слышно: «Кто-то отдавал приказания шепотом».

Эта деталь всем кажется очень важной. Может быть, это был главарь? А может, и нет. Есть о чем поспорить.

Какая-то синьора вдруг круто меняет тему разговора:

— Хотела бы я знать, зачем они заняли остров Сан-Джулио?

Поначалу слышны только неопределенные возгласы:

— Н-да…

— Чего захотела!

— Пойди угадай!

— Хорошо бы, конечно…

Затем начинаются догадки:

— По мне, так это все реклама.

— А чего?

— Откуда я знаю! Зубного порошка или пасхального кулича…

— При чем здесь кулич! Сейчас лето.

— При том, что телевидение рекламирует мороженое и зимой.

— Реклама — душа торговли!

— Может, теперь и острова продаются?

— Не иначе как наш мэр что-нибудь затеял!

— Я тут ни при чем! — возмущается мэр, услышав это. — Подобные клоунады меня не касаются.

— Так это, по-вашему, клоунада? Где вы видели клоунов с пушками?

— Не надо преувеличивать! Пушки…

— Харон видел!

— Харон сказал — маленькая пушка.

— Значит, это реклама бисквитных пушек с кремом.

— Я считаю, — заявляет высокая элегантная синьора, которую все слушают с большим интересом, потому что у нее необыкновенно красивые глаза, — что это просто какой-нибудь фокус барона Ламберто, чтобы ограничить посещение острова туристами.

— А что? Очень может быть, что ему мешает стук деревянных башмаков.

— Может быть, его беспокоит запах голландского сыра?

Все смеются.

— Извините, синьора, барону Ламберто девяносто четыре года, и у него бог весть сколько болезней. Он такой тугоухий, что не услышит и пушечной канонады. И потом, если уж быть справедливым, он никогда не устраивал никаких фокусов.

— Какой молодец!

— И его мажордом — тот, что с зонтиком, — тоже!

— Два молодца! Только уж чересчур