Новогодний подарок - Джанни Родари

А теперь давайте послушаем, о чем говорят синьоры Дзанци и Мерло, которые вяжут в гостиной. Синьора Мерло озабочена. У нее есть кузен, которого звать Умберто, и еще один, которого звать Альберто. Когда наступает ее смена, их имена все время приходят ей на память, и уже не раз у нее едва не срывалось с языка «Умберто» или «Альберто» вместо «Ламберто». Дальше все идет хорошо — второй и третий слоги одинаковы во всех трех именах — УМберто, АЛЬберто и ЛАМберто. Но первый всегда дается ей с трудом, всегда приходится с электронной скоростью бороться между мыслью и языком. Каждый раз надо выбирать правильный слог из трех — «Лам», «Ум», «Аль».

— До сих пор, к счастью, я еще ни разу не ошиблась.

— Это, конечно, нелегко, — соглашается синьора Мерло. — А у меня свои трудности. Мне приходят на ум разные другие слова, которые начинаются на «лам», например, «лама», «лампа», «лампион», «лампада», «лампасы»… Первый слог идет легко, а вот на втором я уже спотыкаюсь. Все это, конечно, дело совести. Мне платят, чтобы я говорила «Ламберто», и если я стану говорить «лампасы», мне будет казаться, что я нечестно зарабатываю свои деньги.

А внизу, в кухне, мажордом Ансельмо тоже время от времени нажимает кнопку и слушает разговоры, которые ведутся в комнатах под крышей. Они развлекают его, пока он готовит рисовый пудинг или булочки с кремом. Он слушает не для того, чтобы шпионить, а просто из любознательности. Он ведь очень образованный человек, этот синьор Ансельмо.

Синьор барон, напротив, никогда не стал бы подслушивать чей-либо разговор. Его бедная мама, когда он был маленьким, объяснила ему, что подслушивать — плохо. Он нажимает кнопку, только чтобы убедиться, что работа выполняется добросовестно.

— Ламберто, Ламберто, Ламберто…

Эти голоса рождают в нем ощущение уверенности, как если бы где-то рядом всегда стоял на страже часовой, готовый отогнать врагов. Он хорошо понимает, что они повторяют его имя только потому, что им за это платят. Но они делают это так старательно, а иногда и так красиво, что барон не может не подумать: «Видишь, как они тебя любят».

3

Однажды утром барон смотрит в зеркало и обнаруживает, что за ночь на голове у него вырос волос. Светлый, золотистый волос. Вот он колышется над лысым черепом, усыпанным коричневыми пятнами.

— Ансельмо! Скорей! Иди посмотри!

Ансельмо бежит со всех ног и впопыхах даже забывает свой зонтик, так что вынужден вернуться за ним с полдороги.

— Смотри — волос! Вот уже сорок пять лет, как на моей голове не было ничего подобного.

— Минутку, синьор барон.

Ансельмо уходит и тотчас возвращается с большой лупой, которая служит барону, когда он рассматривает коллекцию своих марок. Под лупой волос похож на позолоченное солнечными лучами дерево. Больше того…

— Если синьор барон позволит, — говорит Ансельмо, — то я замечу, что это не простой волос, а волнистый, даже, возможно, вьющийся.

— Когда я был ребенком, — взволнованно шепчет барон, — бедная мама называла меня «мой маленький локон».

Ансельмо молчит. С помощью лупы он внимательно обследует всю поверхность хозяйского черепа. Кожа туго обтягивает это талантливое произведение архитектуры, которое послужило первой натуральной моделью для Пантеона, для Микеланджело, создавшего купол святого Петра в Риме, а также для каски мотоциклиста.

— Или лупа меня обманывает, или я фантазер, или вот тут, где правая теменная кость стыкуется с костью, называемой этмоидальной, пробивается еще один волос. Да, вот он! Ага, прорван кожный покров, уже появляется кончик… Вот он тянется вверх… Медленно, но упорно поднимается…

— Ты мог бы стать неплохим радиорепортером, — замечает барон.

— Нет никакого сомнения — это светлый, золотистый волос. Прямо шелковый! Но… Подождите, подождите…

— Что случилось? Он испугался? Спрятался обратно под кожу?

— Ваши морщины, синьор барон!

Кожа на лице старого синьора покрыта густой паутиной морщин — и мелких, тоненьких, едва различимых, и глубоких, словно рвы, так что очень напоминает физиономию столетней черепахи.

— У меня такое впечатление, — продолжает Ансельмо, — что морщины разглаживаются. Помнится, около этого глаза я насчитывал их более трехсот, а теперь — я готов спорить на мой зонт — их гораздо меньше. Кожа разглаживается прямо на глазах. Из глубины ее поднимаются молодые клетки, полные жизни и силы, они заменяют старые, которые тихо и незаметно исчезают…

— Ансельмо, — прерывает его барон, — не превращайся в поэта. Лицо у меня такое же, как вчера. А два волоска погоды не делают.

На следующее утро, однако, и он вынужден признать, что морщины исчезают. И кожа на ощупь уже не производит того неприятного ощущения, какое бывает, когда коснешься наждачной бумаги. Волосы в разных местах на голове уже образуют волнистые пряди. Глаза, которые еще несколько недель назад были почти совсем скрыты под тяжелыми веками, теперь смотрят живо и молодо. Хорошо видна голубая радужная оболочка, которая окружает зрачок, подобно тому как озеро Орта окружает остров Сан-Джулио.

— Я бы сказал, — заключает барон, анализируя свои ощущения, — что палочки и колбочки моей сетчатки пробудились после долгого сна, а глазной нерв, прежде пустая бесчувственная трубочка, теперь передает импульсы со сверхзвуковой скоростью. Мне кажется, еще рано трубить победу, но несомненно одно — уже много лет ни один врач и ни одно лекарство не давали мне такого прекрасного самочувствия. Ансельмо, по-моему, я совершенно здоров.

— Проверим, — предлагает мажордом, доставая из кармана свою записную книжечку.

— Давай.

— Номер один, астма.

— Последний приступ был несколько месяцев назад. Мы тогда только что вернулись из Египта.

— Номер два, атеросклероз.

— На той неделе мы отправили кровь на анализ в Милан…

— Вы правы, синьор барон. Ответ получен с утренней почтой. Кровь в норме. Сегодня ваш артрит соответствует возрасту сорокалетнего человека. Номер три, деформирующий артроз.

— Взгляни на мои руки, Ансельмо. Еще никогда эти пятьдесят костей не были так подвижны. Я уж не говорю о кистях — так и хочется проверить их гибкость.

Синьор барон легко встает и подходит к роялю. Его пальцы легко пробегают по клавишам, и вот уже по всей вилле громко разносятся аккорды «Вариаций Бетховена на тему вальса Диабелли». Сорок два года барон Ламберто не прикасался к роялю. Он прерывает игру, поднимает крышку инструмента и нажимает