Пётр Лебеденко - Сказки Тихого Дона

— Нельзя с таким сердцем с людьми жить, злая девица. Будешь ты отныне ползать по дну Тихого Дона, и не знать тебе ни добра, ни ласки человеческой. А за то, что смеялась ты над горем людским, — будешь ты всегда горб на себе носить. Сказала так старушка, ударила ее посохом своим — и превратилась злая Улита в маленькую улитку-горбатку.

А потом обернулась старушка к Груне, дотронулась до нее своей рукой и сказала:

— А ты, девица, доброе сердце, будь такой же красивой, как и доброй.

И стала Груня такой красавицей, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Обнялись они с молодым казаком, поклонились старушке, чарку бражки крепкой ей поднесли, спасибо сказали.

И стали они с той поры жить-поживать, детей растить, да старых людей уважать.

А улитка-горбатка так и ползает с тех пор по дну Тихого Дона да в озерах синих, в реках прозрачных.

Ползает и не знает ни добра, ни ласки человеческой.

Сказка о Песне Легкокрылой и казаке Макаре Бесслезном.

Много стай журавлиных пролетело с тех пор над Тихим Доном, много песен веселых пропето с тех пор в станицах зеленых. Проносились ветры буйные над волнами высокими, проплывали тучи грозовые над полями широкими, и не раз уже месяц ясный в светлую реку заглядывал, будто в зеркало.

Жил в ту пору у Тихого Дона казак Макар Бесслезный, ни молодой, ни старый, черную бородку носил да чуб казацкий. Остался казак с детства без отца, без матери, гнула его нужда в три погибели, крутила его беда мужичья, как каючок в коловороте, а никто у него слезу ни разу не видал. Назвали Макара за это Бесслезным. Может, и была у него другая фамилия, но так и остался он с этим прозвищем.

Бывало, поставит казак сети в Дону, ждет удачи рыбацкой, как ясного солнышка, а ночью налетит с моря ветер бесшабашный, засвистит, запляшет, закрутит волны на могучей реке — и снова тихо. Придет казак к Тихому Дону, глянет — ни рыбы, ни сетей. Только мокрые поплавки на легкой зыби у берега покачиваются, будто подсмеиваются. Покачает Макар головой, сдвинет густые брови, скажет:

— Эхма! Ну, ничего…

Казаку без коня, как рыбе без воды: ни туда, ни сюда. Долго Бесслезный копеечки собирал, немало мозолей на шершавых ладонях прибавилось — купил казак коня. Поставил на баз, смотрит, радуется. Конь умными глазами на нового хозяина глядит, будто спрашивает:

— Заживем! — смеется казак. — Здорово заживем!

Поехал как-то Макар Бесслезный на своей лодке сети ставить в Дону. Заработался, не заметил, как ночь на Дон наползла, будто шапка на глаза.. Привязал лодку к камышам, поужинал и спать лег.

Утром просыпается, приезжает домой, смотрит — около его дома люди стоят, головы вниз опущены, будто похоронили кого-то.

Подошел Макар к дому, шапку снял, поздоровался:

— Здоровы будьте, станичники! Чего запечалились, будто коня у вас волки съели?

Молчат станичники…

Зашел Бесслезный на баз, глянул — сердце замерло: уздечка оборвана, на земле капли крови да клочки гривы длинной — вот и все, что от доброго коня осталось, от долгой мечты казачьей.

— Волки… — глухо сказал какой-то дед. Вытер казак шершавой ладонью вспотевший лоб, покачал головой, тихо проговорил:

— Эхма…

Потом помолчал немного и добавил:

— Ну, ничего…

И пошел к лодке сети сушить, будто ничего и не случилось.

А время над Тихим Доном плывет, как облака над землей. Не успел оглянуться Макар — уже седина в бороде появилась.

.

Приглядел он себе казачку чернобровую, надел на ноги ичитки новые, пошел к невесте. Приходит, отцу-матери поклонился и говорит:

— Когда ветер по лесу гуляет, деревья друг о друга опираются: стонут, плачут, а не падают. Один каючок на Дону зыбью перекинет, а свяжешь два рядом — буря не возьмет. Одному человеку и в хате холодно, а двум друзьям и на морозе тепло…

Помолчал немного, чубом черным встряхнул, добавил:

— Отдайте за меня Оксану. Любить буду, жалеть…

— Что ж, — отвечают отец с матерью, — казак ты, Макар, неплохой, сердце у тебя доброе. Коль дочка не против — быть свадьбе.

А Оксане Макар давно люб был. Потупила она карие очи, улыбнулась ласково и сказала:

— Я согласна, родители…

Ну много ли времени прошло, мало ли, стали Макар с Оксаной жить-поживать, радость наживать. Родилась у них дочка, красивая, как утро над Тихим Доном, веселая, как песня соловьиная, ласковая, как волна донская в тихий вечер. Радуется Макар счастью своему, не нарадуется. Седину из бороды, как сорняк, выдернул, моложе стал.

Вот поехал он как-то на ярмарку в своем каючке. Продал там осетров да сазанов, накупил дочке подарков — и назад. В небе звездочки начали загораться, месяц откуда-то выплыл. Волны ленивые о борт лодки плещутся, будто шепчут что-то. Камыши в темноте тоже разговор затеяли:

Лягушка в камышах молчала-молчала, потом как закричит:

И опять тихо.

Смотрит казак на небо, прислушивается ко всему, улыбается.

За кормой светлые струйки воды мягко журчат, сонным голосом выговаривают:.

А вот и станица родная. На берегу плакучая ива листвой шелестит, где-то в саду какая-то пташка поет-распевает.

Привязал Макар лодку к деревянному мостику, вскинул на плечи переметную сумку с подарками и зашагал домой. Вдруг навстречу — мальчишка вихрастый. Хотел мимо Макара проскочить, а тот поймал его за руку и спрашивает:

— Ты чего это по ночам шляешься?

Мальчонка глаза в землю опустил, нос рукой вытер и отвечает:

— На пожаре был, дядя Макар. Ой, беда-а…

Защемило сердце Макара, будто в кулак кто его сжал.

Бросил он переметную сумку на землю и побежал к дому.

Прибегает, а дома-то уже и нет. Одна труба печная торчит во дворе, да вокруг головешки догорают,

Макар туда, сюда, где, спрашивает, Оксана с дочкой?

А казаки потупились, молчат. Потом вышел вперед дед старый, о палку оперся и сказал:

— Судьба твоя, Макар, такая: ты ее за рога, а она тебя — об землю… Мужайся, казак: нет больше твоей Оксаны, нету и дочки твоей любимой. Как уехал ты на ярмарку, случился пожар в твоем доме. Прибежали мы тушить, да не тут-то было: огонь лютует, будто раздувает его кто. Хотели в двери кинуться, а дом-то в это время и рухнул. Уж мы потом все разворушили, а Оксаны твоей с дочкой так и не нашли. Ох, беда…

Окинул Макар печальным взглядом пепелище, скрестил на груди руки, постоял-постоял и проговорил:

— Эхма!..

— Ты бы всплакнул маленько, казак, — сказал старый дед. — Оно, горе-то, слезу любит… Да и самому легче бы стало.

Покачал головой казак, ничего не ответил. Только дрожь пробежала по печальному лицу.

— Бесслезный ты, горемыка, — сказал дед. А Макар склонил на грудь голову и пошел к Тихому Дону.

Сидит казак у Тихого Дона, сидит, горькую думу думает. Недолго счастье казаку улыбалось, недолго сердце казачье с радостью дружило. Черная беда налетела, завьюжила, холодом казака обдала, как в лед замуровала.

— думает Макар. Только подумал так, смотрит — а к берегу волна бежит, пеной клокочет, брызгами шум поднимает. Ударилась о берег песчаный, что-то пророкотала и назад отхлынула. А у самых ног Макара — камень морской лежит, а к камню веревка привязана.

— Ну и ну, — проговорил казак, — Беда, видно, неплохо свое дело знает: не успел подумать, а она уже и к смерти тянет. Была бы радость человеческая так быстра на ноги.

Взял Макар камень в руки, смотрит на него, раздумывает. Черные брови хмурятся, чуб казацкий на лоб упал, на лбу холодный пот выступил.

Вдруг видит Макар — прямо над ним чайка кружится. Крылья белоснежные, на перышках звездочки поблескивают, как в ясную ночь на небе. Покружилась-покружилась да и села с ним рядышком.

Посмотрел казак на чайку, а она и говорит вдруг человеческим голосом:

— Горюешь, казак? Печалишься?

— Да, горюю, чайка быстрокрылая, — отвечает казак. — И горю моему никто не поможет…

А сам глядит в глаза птицы и думает:.

— А чего же ты не плачешь, казак, если горе твое большое? — спрашивает чайка.

— Бесслезным родился я, быстрокрылая. Сердце болит, а слез нету. Да горе в слезах и не тонет: плескается там, как рыбёшка в воде. Больше слез — горю радости больше. Да и вы вот, птицы, не плачете, когда горе у вас. А чего же людям плакать?

— Птицы тоже плачут, казак, — говорит чайка. — Но вместо слез — крик у них из груди вырывается. Да редко плачут птицы, поют они больше. Каждая птица петь умеет. Только перестали люди понимать наши песни. А когда-то и сами пели.

Помолчала немного чайка, посмотрела, как тихие волны о берег плещутся, и добавила тихо:

— Умели когда-то и люди петь. А теперь тяжко им — стонут, весело смеются.

— А как же это люди песню забыли, быстрокрылая? — спрашивает казак.

Взглянула чайка на Макара и говорит:

— Песня Легкокрылая давно на свет родилась. Летала она над Тихим Доном, над лесами зелеными, над полями широкими, летала-летала, слезы людские высушила и села на Дум-гору отдохнуть. А в Дум-горе Лихо-Мрак жил и с ним сестры его: Горе Человеческое и Беда Людская. Прослышали они, пронюхали, что у людей слез не стало, Вот Лихо-Мрак и спрашивает: