Александр Афанасьев - Заветные русские сказки

– Погодите немного; встанем, оденемся! – отвечает вторая слюнка.

В третий раз приходят посланные: царь-де морской гневается, зачем так долго они прохлаждаются.

– Сейчас будем! – отвечает третья слюнка.

Подождали-подождали посланные и давай опять стучаться – нет отклика, нет отзыва! Выломали двери, а в тереме пусто.

Доложили царю, что молодые убежали; озлобился он и послал за ними погоню великую.

А Василиса Премудрая с Иваном-царевичем уже далеко-далеко! Скачут на борзых конях без остановки, без роздыху.

– Ну-ка, Иван-царевич, припади к сырой земле да послушай, нет ли погони от морского царя?

Иван-царевич соскочил с коня, припал ухом к сырой земле и говорит:

– Слышу я людскую молвь и конский топ!

– Это за нами гонят! – сказала Василиса Премудрая и тотчас обратила коней зеленым лугом, Ивана-царевича старым пастухом, а сама сделалась смирною овечкою.

Наезжает погоня:

– Эй, старичок! Не видал ли ты – не проскакал ли здесь добрый мо́лодец с красной девицей?

– Нет, люди добрые, не видал, – отвечает Иван-царевич, – сорок лет как пасу на этом месте – ни одна птица мимо не пролетывала, ни один зверь мимо не прорыскивал!

Воротилась погоня назад:

– Ваше царское величество! Никого в пути не наехали, видели только: пастух овечку пасет.

– Что ж не хватали? Ведь это они были! – закричал морской царь и послал новую погоню.

А Иван-царевич с Василисою Премудрою давным-давно скачут на бо́рзых конях.

– Ну, Иван-царевич, припади к сырой земле да послушай, нет ли погони от морского царя?

Иван-царевич слез с коня, припал ухом к сырой земле и говорит:

– Слышу я людскую молвь и конский топ.

– Это за нами гонят! – сказала Василиса Премудрая; сама сделалась церквою, Ивана-царевича обратила стареньким попом, а лошадей деревьями.

Наезжает погоня:

– Эй, батюшка! Не видал ли ты, не проходил ли здесь пастух с овечкою?

– Нет, люди добрые, не видал; сорок лет тружусь в этой церкве – ни одна птица мимо не пролетывала, ни один зверь мимо не прорыскивал!

Повернула погоня назад:

– Ваше царское величество! Нигде не нашли пастуха с овечкою; только в пути и видели, что церковь да попа-старика.

– Что ж вы церковь не разломали, попа не захватили? Ведь это они самые были! – закричал морской царь и сам поскакал вдогонь за Иваном-царевичем и Василисою Премудрою. А они далеко уехали.

Опять говорит Василиса Премудрая:

– Иван-царевич! Припади к сырой земле – не слыхать ли погони?

Слез царевич с коня, припал ухом к сырой земле и говорит:

– Слышу я людскую молвь и конский топ пуще прежнего.

– Это сам царь скачет.

Оборотила Василиса Премудрая коней озером, Ивана-царевича селезнем, а сама сделалась уткою.

Прискакал царь морской к озеру, тотчас догадался, кто таковы утка и селезень; ударился о сыру землю и обернулся орлом. Хочет орел убить их до смерти, да не тут-то было: что ни разлетится сверху... вот-вот ударит селезня, а селезень в воду нырнет; вот-вот ударит утку, а утка в воду нырнет! Бился, бился, так ничего и не смог сделать.

Поскакал царь морской в свое подводное царство, а Василиса Премудрая с Иваном-царевичем выждали доброе время и поехали на святую Русь.

Долго ли, коротко ли, приехали они в тридесятое царство.

– Подожди меня в этом лесочке, – говорит царевич Василисе Премудрой, – я пойду, доложусь наперед отцу, матери.

– Ты меня забудешь, Иван-царевич!

– Нет, не забуду.

– Нет, Иван-царевич, не говори, позабудешь! Вспомни обо мне хоть тогда, как станут два голубка в окна биться!

Пришел Иван-царевич во дворец; увидали его родители, бросились ему на шею и стали целовать-миловать его; на радостях позабыл Иван-царевич про Василису Премудрую.

Живет день и другой с отцом, с матерью, а на третий задумал свататься на какой-то королевне.

Василиса Премудрая пошла в город и нанялась к просвирне в работницы. Стали просвиры готовить; она взяла два кусочка теста, слепила пару голубков и посадила в печь.

– Разгадай, хозяюшка, что будет из этих голубков?

– А что будет? Съедим их – вот и все!

– Нет, не угадала!

Открыла Василиса Премудрая печь, отворила окно – и в ту ж минуту голуби встрепенулися, полетели прямо во дворец и начали биться в окна; сколько прислуга царская ни старалась, ничем не могла отогнать их прочь.

Тут только Иван-царевич вспомнил про Василису Премудрую, послал гонцов во все концы расспрашивать да разыскивать и нашел ее у просвирни; взял за руки белые, целовал в уста сахарные, привел к отцу, к матери, и стали все вместе жить, да поживать, да добра наживать.

Неосторожное слово

Один молодой промышленник остался зимовать на Груманте. Каждый вечер ложился он в своей гальёте и играл в гусли, и как только заиграет – слышно было, что кто-то невидимкой перед ним пляшет, только платье шумит. Захотелось ему увидать, кто такой пляшет. Однако что ни делал, как ни ухитрялся – все даром!

Рассказал про это диво своему товарищу.

– Эх, приятель! – сказал ему товарищ. – Да ты возьми сальну свечку, зажги и накрой ее черепком, а сам ляг на койку и заиграй в гусли; коли опять невидимка плясать станет – ты в ту же минуту открой свечку; ну, тогда и увидишь, кто пляшет!

Парень поблагодарил товарища за совет, вечером пошел на гальёту и как сказано – так и сделал: взял свечку, зажег и покрыл черепком, а сам заиграл в гусли. Прислушался – опять кто-то пляшет под его музыку, только платье шумит! Открыл огонь – а перед ним де́вица красоты неописанной.

– Ну, добрый мо́лодец, – сказала она, – догадался ты меня подсмотреть, буду ж я тебя любить по правде.

С той самой поры за́чала она приходить к нему каждый вечер, и жили они в любви целых три года.

Под конец третьего года говорит парню де́вица:

– Ну, милый друг, недолго осталось нам с тобою в любви жить; приходит время совсем расставаться...

– Отчего так?

– Да, вишь, отдают меня замуж в Питер, под калиновый мост, за черта.

– Как за черта! Тебе что за дело до нечистой силы, али ты сама такая ж чертовка?

– Нет, я родилась в большом, славном городе; отец у меня был богатый купец; а попала я к нечистым оттого, что отец меня проклял. Как была я малых лет, подавала ему в один жаркий день стакан меду, да нечаянно и уронила стакан на пол; отец осерчал, прикрикнул на меня: «Экая дурища безрукая! Хоть бы черт тебя взял!» Только вымолвил он это слово, в ту ж минуту очутилась я в морской глубине, в каменном доме, у чертей под началом.

Попрощалась красная де́вица с парнем и дает ему ширинку узорчатую.

– Возьми, – говорит, – сама вышивала; когда станешь ты по мне скучать, найдет на тебя грусть-тоска великая, ты только взгляни на эту ширинку – тебе веселей будет!

Остался добрый мо́лодец один, и как только придет ему на мысли прежняя любовь, – тяжко ему сделается, хоть руки на себя наложи! – возьмет он ширинку, взглянет – и тоска пройдет.

Протекло с год времени; сказал он про ту ширинку своему товарищу, а тот и украл ее.

С этой самой поры начал парень тосковать да с горя запоем пить, и до того дошел, что совсем пропился.

– Пойду, – говорит, – в Питер на калиновый мост и брошусь в воду; заодно пропадать!

Пришел на калиновый мост и бросился в воду.

В ту ж минуту очутился он в подводном царстве: кругом – зеленые поля, сады и рощи. Идет дальше – стоит большой каменный дом; в окно смотрит купеческая дочь, увидала его и кричит:

– Эй, милый! Приворачивай сюда; я здесь живу.

Выбежала к нему навстречу:

– Здравствуй, голубчик! Давно тебя не видала; уж и видеть-то не чаяла!

Начала его целовать-миловать, всякими закусками и напитками угощать; а после спрятала его в особую горницу и говорит:

– Скоро мой муж придет и громким голосом закричит: «Русак! Зачем пришел?» Ты раз промолчи и в другой промолчи, а как в третий раз вскричит, ты ему отвечай: «А что в зыбке у тебя, то мое!» Он станет тебе за ребенка давать сто рублев – ты молчи, станет давать двести – все молчи, а как закричит с сердца: «Что, русак, молчишь? Возьми триста рублев», – тут ты и скажи: «Кабы жару кулек – я бы взял!»

Только успели разговор покончить, как пришел нечистый и громко закричал:

– Русак! Зачем пришел?

Парень молчит; нечистый в другой раз еще громче закричал – тот все молчит; а на третий спрос говорит:

– Что в зыбке у тебя, то мое! Хочу с собой унести.

– Не уноси, брат; возьми сто рублев.

Русак молчит.

– Возьми двести!

Опять молчит. Нечистый осерчал:

– Что ж ты молчишь? Хочешь триста рублев?

– Нет, не хочу, кабы жару кулек – я бы взял, и то с таким уговором, чтоб ты меня с тем кульком на Русь вынес.

Черт тотчас притащил кулек жару, посадил парня к себе на плечо и говорит ему:

– Закрой глаза!

Парень закрыл глаза, и нечистый вихрем вынес его на святую Русь: очутился добрый мо́лодец опять на калиновом мосту, а подле него кулек с золотом. Вот так-то разбогател он, женился на хорошей де́вице и зажил себе счастливо; а кабы польстился он на деньги – черт, наверно, обманул бы его: вместо денег насыпал бы конского помету и всякой дряни.