Оскар Уайльд - Сказки

Он думал, что будет правильным объединиться с другим духом, чем жить в одиночестве, а главное – рассчитывал на помощь нового товарища в борьбе с близнецами.

Но в коридоре ждала его ошеломляющая картина: с привидением, очевидно, случилось какое-то несчастье, потому что в его пустых глазах потух огонь, блестящий меч выпал из рук, и само оно стояло в весьма странной позе, прислонившись к стене. Дух устремился к нему, дернул за руку, и вдруг, к его ужасу, голова отскочила и покатилась по полу, тело скорчилось и точно провалилось в себя. В руках у духа осталась белая занавеска, а у ног валялись метла, кухонный нож и пустая тыква.

Не понимая причины такого превращения, с яростью сорвал он надпись и при тусклом свете утра прочел следующее:

Дух фирмы Отис,

Единственное подлинное

и вполне оригинальное привидение.

Остерегаться подделок!

Все остальные – не настоящие!

Ему все стало ясно: его обманули, провели – о, как он одурачен!

Взор его засверкал, как в старину, диким огнем. Сжав беззубые челюсти и подняв над головой костлявые руки, он дал страшную клятву в живописных выражениях, присущих старинному стилю: «Два раза протрубит петух Шантеклер в свой веселый рог – и начнутся кровавые дела: смерть неслышно пройдет по всему дому».

Едва произнес он свою клятву, как на черепичной крыше крестьянского двора закричал петух. Дух разразился долгим, глухим и горьким смехом и стал ждать. Часы шли, но петух почему-то больше не кричал. Наконец приход горничной заставил духа покинуть свой пост, и он пошел к себе в комнату, раздумывая о своей напрасной клятве и мрачном будущем. Он перерыл все рыцарские книги – это было его любимым занятием – и убедился, что в первый раз Шантеклер, услышав клятву, не повторил своего крика.

– К черту проклятого петуха! – пробормотал он. – Дождусь ли я дня, когда проткну его глотку копьем? Тогда он хоть перед смертью, а прокричит два раза.

Затем он улегся в деревянный гроб и лежал до глубокой ночи.

На следующий день дух чувствовал себя все еще разбитым и усталым. Пережитое им за этот месяц сильно на него подействовало: нервы совсем расшатались, при малейшем шуме он испуганно вскакивал.

Пять дней он смирно просидел в своей комнате и перестал заботиться о вечном кровавом пятне в библиотеке. Если семейство Отис хочет, чтобы пятна не было, то и он не станет дорожить им. Вероятно, они низменные материалисты, это очевидно, и уж совершенно не способные оценить символическое значение домашнего духа. Вопрос о неземных явлениях и фазах астральных – это нечто совсем другое и его не касается. Но у него была священная обязанность – бродить раз в неделю по коридору и, кроме того, по понедельникам, два раза в месяц, стоять у витражного окна, болтая всякий вздор. От этих двух дел он считал невозможным отказаться: это был вопрос чести, и, хотя вся земная жизнь его была безнравственной, надо признать, что во всем сверхъестественном он отличался крайней добропорядочностью.

Итак, во имя долга дух и теперь гулял по пятницам между двенадцатью и тремя часами ночи взад и вперед по коридору, но старался, чтобы его не услышали и не заметили, поэтому снимал сапоги и ступал как можно тише по изъеденному червями полу, носил черный бархатный плащ и аккуратно смазывал запатентованным средством «Восходящее солнце демократической партии» свои цепи. Последняя предосторожность, правда, далась ему не без внутренней борьбы; но однажды, когда семейство село ужинать, он прошел в комнату мистера Отиса и унес склянку. Сначала ему было не по себе, но потом он оценил по достоинству это средство, к тому же оно до известной степени сослужило ему службу.

И все-таки он не чувствовал себя в безопасности, ведь то и дело спотыкался в темноте о веревки, протянутые поперек коридора, а однажды вечером, одетый Черным Исааком (он же Охотник Гогли-Вальда), со всего размаху растянулся на полу, поскользнувшись на масле, которым близнецы натерли полы.

Это вывело его из себя, и он решил, что должен сделать последнюю попытку поддержать свое достоинство и положение в обществе, а именно: в эту же ночь явиться перед школьниками из Итона в своей коронной роли Храбреца Руперта, или Безголового Графа.

Больше семидесяти лет он не выступал в этой роли, с тех самых пор, как до полусмерти напугал хорошенькую леди Барбару Модиш. Леди немедленно отказала своему жениху, деду нынешнего лорда Кэнтервилля, и бежала в Грена-Грин с красавцем Джеком Каслтоном, заявив, что ни за какие блага в мире не войдет в семью, которая позволяет гулять у себя на террасе отвратительному привидению. Несчастного Джека лорд Кэнтервилль застрелил потом на дуэли в Вандсвортской роще, и леди Барбара меньше чем через год умерла в Тэндбридж-Уэльсе от разрыва сердца; вот какой эффект произвело тогда его появление.

Но с этой ролью было связано много хлопот, если можно так выразиться, говоря об одной из величайших тайн загробного мира, и он целых три часа потратил на приготовления. Наконец все было готово. Он остался весьма доволен своим видом. Высокие кожаные ботфорты, составлявшие часть костюма, были, правда, ему несколько велики, и один из седельных пистолетов куда-то запропастился, но в общем все вышло на славу. В четверть второго он выскользнул из-за обшивки в коридор. Дверь в комнату близнецов, – по цвету своих штор носившую название «голубой спальни», – была лишь слегка притворена. Желая усилить эффект своего появления, он широко распахнул ее… и тяжелый, полный воды кувшин свалился на него и промочил до костей. Из кроватей послышался взрыв хохота. Нервы его не выдержали: он со всех ног пустился бежать в свою комнату и целый день пролежал с сильной простудой. Хорошо еще, что при нем не было тогда головы, иначе последствия были бы еще серьезнее.

С тех пор он оставил всякую надежду напугать этих дикарей-американцев и довольствовался тем, что тихо скользил в туфлях по коридору с красным шерстяным платком вокруг шеи (он боялся сквозняка) и с маленькой аркебузой в руках на случай нападения близнецов.

Но главный удар был нанесен 19 сентября: дух спустился в просторный холл, где он чувствовал себя всего спокойнее, и там, посмеиваясь, разглядывал большие фотографии посла и его жены, висевшие на месте фамильных портретов Кэнтервиллей. Одет он был хотя и просто, но вполне прилично: в длинный саван, кое-где покрытый серыми пятнами могильной плесени, нижняя челюсть была подвязана куском желтой косынки, а в руках он держал небольшой фонарь и заступ могильщика. Это был Иона Непогребенный, или Похититель трупов Черчи-Берна, – одна из самых выдающихся его ролей, хорошо известная Кэнтервиллям: из-за нее-то и началась их вековая распря с соседом, лордом Раффордом. Было около половины третьего; судя по всему, дом спал, но когда он тихо потащился в библиотеку взглянуть, осталось ли хоть что-то от кровавого пятна, из темного угла выскочили на него две фигуры, свирепо натянули луки, и дикий, нечеловеческий рев оглушил его.

В безотчетном, но вполне естественном в данных обстоятельствах страхе дух, как безумный, бросился на лестницу, но там его ждал Вашингтон с садовым насосом. Окруженный врагами, в отчаянном положении, дух быстро исчез в большой железной печи – к счастью, она не топилась. Весьма неудобным путем – по печным трубам, – весь перепачканный, обессиленный и окончательно убитый, он пробрался в свою комнату.

Больше он не предпринимал ночных вылазок: близнецы устраивали засаду при любом случае и на ночь всегда посыпали пол в коридоре ореховой скорлупой, сердя родителей и прислугу, но все было тщетно. Очевидно, бедный дух так был оскорблен, что не хотел больше показываться.

Поэтому мистер Отис снова уселся за свой солидный, давно уже начатый труд – историю демократической партии; миссис Отис организовала великолепный, поразивший все графство пикник на морском берегу; мальчики всецело отдались лакроссам, покерам, юкрам и другим американским национальным играм, а Виргиния каталась на своем прелестном пони в сопровождении молодого герцога Чеширского, которому разрешили провести последние дни каникул в Кэнтервилле. Все подумали, что дух оставил замок, и мистер Отис даже написал об этом лорду Кэнтервиллю; тот в ответ выразил горячую радость по поводу этого известия и убедительно просил посла засвидетельствовать свое почтение его супруге.

Но Отисы ошибались: дух, хотя и тяжело больной, жил еще в замке и вовсе не думал уступать, особенно когда узнал о присутствии в замке молодого герцога Чеширского.

Прадед герцога, лорд Фрэнсис Стилтон, как-то побился об заклад на тысячу гиней с полковником Кербери, что сыграет с привидением в кости, и утром был найден на полу в игральной комнате разбитый параличом. Жил он еще долго, но за всю свою жизнь не произнес ничего, кроме слова «ва-банк!». История получила огласку, хотя родственники и старались замять ее: описание всех подробностей можно найти в третьем томе сочинения лорда Таттля «Воспоминания о принце-регенте и его друзьях».