Кощеева невеста - Алан Григорьев

для княгини Василисы — изумрудными бусинами по золотой парче. Самому Лису ещё накануне доставили наряд — точь-в-точь как у самого Кощея: из чёрного бархата, только вышитый не серебряной, а золотой нитью. Со змеями, конечно, проклятущими. Да и пёс с ними: всё равно долго носить не придётся.

Парадная туника ладно сидела по фигуре, но облегала так, что гребень, рушник и дудочка за пазуху никак не помещались. Пришлось, таясь и озираясь, прикопать их в саду под сливой. Впрочем, оно даже к лучшему: теперь, если кто и наткнётся на диковинки, пускай ищет вора до скончания веков — ключ-то Лис ещё на рассвете Маржане успел вернуть. О том, что за пропажу могут спросить с крайнего — то есть с мары, — он предпочитал не думать.

Их с матерью покои теперь находились рядом, и они могли бы гулять вместе на одной веранде, если бы захотели. В погожий день занавеси были раздёрнуты, и Лис, усевшись на балюстраду верхом, легко мог наблюдать, чем там занята Василиса.

Мать уже перестала плакать и теперь сидела вся как на иголках: то грызла печенье — одно за другим, без счёта, — то хваталась за вышивание, то пыталась читать книгу, но Лис видел, что глаза её напрочь затуманены, а страницы она даже для виду забывает переворачивать.

Василиса так глубоко задумалась, что не сразу услышала стук в дверь. Пришлось Лису окликнуть её, мол, открой. А тут уже и гостья подоспела: сама вошла, отворив незапертую дверь.

— Анися!

— Василисушка!

Взвизгнув, как малолетние девчонки, они бросились друг другу в объятия. Лис, конечно, остался на веранде — ему ведь велели не лезть.

Он поразился, насколько точно мать описывала Анисью: та и впрямь была похожа на огонёк: рыжая, как осенняя листва, низенькая, но ладная и румяная, как наливное яблочко. От Лиса не укрылось, что подруга матери носит под сердцем дитя. Однако! Похоже, уже в скором времени стоило ожидать появления на свет братика или сестрички.

Он вздохнул: жаль, этого ребёнка в Нави ничего хорошего не ждало…

— Как же ты похорошела, — Василиса взяла подругу за плечи, повертела так и сяк. — Что, пожаловал-таки Кощей тебе молодильное яблоко?

— Ага! По правде говоря, я его выпросила. Как говорится, взяла измором, — Анисья рассмеялась и погладила свой округлившийся живот. — А теперь вот, видишь, чем ещё боженька наградил?

— Не боишься? — охнула Василиса, только сейчас заметив, что подруга-то в положении.

— А ты как думаешь? — Анисья шмыгнула носом. — Ой, а можно я твоё печенье доем? Я из-за всего этого страсть какая прожорливая стала: всё время что-нибудь жую.

— Конечно, — Василиса вернулась за стол и придвинула к подруге вазочку. — Угощайся.

Анисья набросилась на печенье, словно в последний раз ела ещё в том месяце, а сама промеж делом продолжила говорить:

— Дык вот, я старшей женой сделалась, представляешь? Ну, если княгиню не брать в расчёт. А из всех, кто сейчас на женской половине проживает, — я самая старая, — она фыркнула так, что изо рта посыпались крошки. Уж чего-чего, а манер возраст ей точно не прибавил.

— И сколько у тебя нынче подопечных? — Василиса налила чаю себе и гостье.

— Ой, полным-полна коробушка: три дивьих девицы, на войне в полон взятые, и одна навья, а из наших, слава Богу, никого. Ну, я, понятное дело, им тут всё показала-рассказала. Говорю: только с детишками, смотрите, не торопитесь. Травки там пейте, чтобы ни-ни. А то народится девчоночка — разгневается Кощей. И, вишь ты, сама опростоволосилась.

Анисья, конечно, храбрилась, но глаза у неё были на мокром месте, и Василиса бросилась её утешать:

— Ну что ты! А вдруг у тебя мальчишка будет? Коли у меня получилось, значит, проклятие, наложенное на Кощея тем чародеем, развеялось, разве не так?

— На то и уповаем, — Анисья, поёжившись, поправила сползшую с плеча шаль. — Да только надежды мало. Все бабкины методы перепробовала, какие знала, и ни один мне сынишку не сулит. Так что, Василисушка, недолго твоей башне пустовать осталось. Ты в хоромы, я — в острог. Так уж переменчива жизнь…

— Что ты такое говоришь? Помнится мне, Кощей прежде только за проступки в башню отправлял, а ты ведь не сделала ничего дурного? — Василиса погладила её по руке, и гостья, будучи больше не в силах сдерживать слёзы, зарыдала — горько, с подвываниями:

— Так то ра-а-аньше! А из-за Алата-а-аны этой безмозглой теперь другие поря-а-адки. Так я и знала-а-а-а! Как чуяла-а-а, что хлебнём мы с ней горюшка-а-а! Никому больше Кощей не вери-и-ит…

Она принялась вытирать лицо шалью, и Василиса, сунув ей свой платок, выпалила:

— Знаю, как избыть твою печаль, Анисьюшка. Ты мне помогала, теперь, стало быть, моя очередь. Бежим вместе с нами! Спрячемся от Кощея, а там не важно: дочь ли, сын ли народится — воспитаем с божьей помощью.

Лис, заслышав эти слова, ахнул и тут же зажал себе рот обеими руками. Нет, ну кто её за язык тянул, а? Им же баба на сносях в пути только обузой будет. Он понадеялся, что Анисья откажется, но не тут-то было. Её ясные глаза загорелись надеждой:

— А можно? Ой, что я говорю! Раз ты предлагаешь, значит, можно. Какая же ты смелая, Василисушка. И как ты только решилась — после всего, что было?! Да коли б меня княгиней сделали, я бы уже, наверное, и не рыпалась. А ну как попадёмся?

— Не сглазь! — Василиса опасливо постучала по дереву, и Анисья запричитала:

— Всё, молчу, молчу! Нема, как плотва.

Её бросило в жар — не нужная более шаль отлетела в сторону. Подруги подсели ближе друг к дружке и зашептались — увы, Лис перестал слышать, что они говорят, а вмешиваться не посмел. Видать, судьбою им так было назначено: не Марьяну, так Анисью за собой тащить. Не умеет мать об одной себе думать. Значит, придётся запрячь на одну лошадь больше — в Кощеевых конюшнях добрых скакунов на всех хватит!