Осколки льда - Екатерина Петровна Шумаева

до дома. Но все же идет рядом со мной. От веселого Тимы не осталось и следа, но я решаю не лезть в его душу и не задавать вопросов. Наверное, я такая же, как он. Тимур не интересовался, что случилось со мной после травмы, а я не спрашиваю, что же так его печалит. Мне просто все равно. Этим мы очень похожи.

У дверей мы прощаемся и расходимся по квартирам. А поздно вечером Тимур снова пробирается ко мне в комнату, словно так делал всегда. Улыбнувшись, он протягивает контейнер с пирожными и ложится на мою кровать.

– Посмотрим вместе фильм? – предлагает Тимур как ни в чем не бывало.

– Что тебе нужно? – спрашиваю я, устав разгадывать этот ребус.

Слишком сложно. Я отказываюсь понимать Стрелецкого. Если гитара еще куда ни шло, все-таки он соперничает со мной с самого детства, то разбираться, зачем он хочет подружиться, стремится пообщаться и без спросу врывается в мою комнату, я не буду.

– Мне скучно. Тренировок нет, я не устаю, поэтому не могу уснуть. Решил, что ты составишь мне компанию, Загорская. Ну же, я принес вкусняшки.

С полуулыбкой Тима смотрит на меня, и я снова сдаюсь.

– Ладно, вот только фильм выбираю я. Тебя никто не звал, поэтому терпи.

Конечно, я хотела сказать, что приставания ко мне не излечат его от одиночества, но вспомнила, как плохо и тоскливо было мне, поэтому промолчала. Посмотрим фильм, ничего страшного не случится. Я выбрала самую слезливую мелодраму, и мы принялись смотреть, поедая чизкейк.

Будильник звонит в шесть утра. Я просыпаюсь с мыслями, чем же закончился фильм, и тут понимаю, что на кровати не одна.

– Тимур! – шепчу я, расталкивая парня.

– Еще пять минут… – сонно бормочет он, переворачиваясь на бок.

Контейнер с недоеденным чизкейком падает на пол.

– Какие пять минут?! Ты у меня в комнате! Какого черта ты здесь делаешь? – чуть громче говорю я, но не настолько, чтобы родители услышали.

Обычно я просыпаюсь первая. И причина этому – длинные волосы. Я иду в душ, потом сушу их. В это время встает мама и варит кофе, пока я собираюсь в школу. После завтрака мы расходимся по делам. Поэтому нам с Тимуром, можно сказать, повезло: двадцать минут до того, как мама проснется, у нас есть.

– Ты выбрала фильм, который шел три часа. Он был таким скучным, что меня вырубило. Я не виноват! – оправдывается Тим, сонно потягиваясь, а потом морщась. – Все тело затекло!

– Спал бы на своей кровати, все было бы нормально! – возмущаюсь я. – У тебя десять минут, чтобы уйти. Родители скоро проснутся.

Тим хмурится и молча уходит. В дверях он оборачивается:

– В школу сегодня не пойду. Зайду за тобой, как договаривались, Загорская.

– Можешь не идти со мной, я не обижусь, Стрелецкий! – говорю я, давая ему последний шанс отказаться от этой глупой затеи, и, не дожидаясь ответа, направляюсь в душ.

Почему он просто не может оставить меня в покое? Все настроение с утра испортил!

Почему я не отправила его домой? Возможно, я уснула первой, не помню. Но нас чуть не застукали родители. И как бы я потом объясняла им, что делает Тимур в моей комнате?

Сегодня мы избежали апокалипсиса. Сейчас он пойдет спать, а я буду сидеть на уроках с затекшей шеей и засыпать.

Тимур

Плохие новости настигли меня вчера. Две пропущенные тренировки, скорее всего, превратятся в две недели восстановления, если не больше. Сегодня меня ждет финальная встреча с врачом, на которой будет присутствовать и тренер. Они решат, в каком темпе мне лучше возвращаться на лед.

В школе я держался до последнего, но, когда пошел домой, мысли захватили меня. Благо Кира ничего не заметила. И да, я эгоист. Таскаюсь за ней, потому что мне кажется, что Кира единственная, кто поймет мою ситуацию. Если травма будет серьезной, мама заставит меня бросить спорт. Она постоянно говорит, что ей хватило мучений с Кирой, словно та ее дочь. И что она не позволит спорту покалечить и меня.

Этого я и боюсь. Если уж бросать хоккей, то делать это по собственному выбору. Не по указке родителей или тренера, а принять решение самостоятельно.

Вчера вечером я долго лежал у себя комнате и смотрел в потолок, размышляя о том, что мечтать бросить дело своей жизни – это одно, а стоять на распутье, когда от тебя ничего не зависит, – совершенно другое.

И я снова влюбился в хоккей. Как в первый раз, когда меня привели на каток и дали в руки клюшку. Я начал осознавать, что ни за что в жизни его не брошу. Я хочу играть, добиваться успеха, забрасывать шайбы. У меня наконец-то появилась цель. Теперь я хочу стать игроком месяца. Хотя бы один раз. И если бы тренер подошел ко мне сейчас и спросил, свяжу ли я свою жизнь с хоккеем, я бы не раздумывая ответил: «Да. Я буду играть, хочу быть самым лучшим! И даже хочу на тренировки ходить. Готов все отдать за то, чтобы меня выпустили на лед».

Я так соскучился по команде! Чувствую себя совершенно бесполезным, пока ребята готовятся к новой серии игр. Но тренер не пустил меня даже в раздевалку. Я собирался извиниться перед командой и поддержать парней. Но нет, Илья Сергеевич был непреклонен. Он буквально вывел меня из Дворца спорта за шкирку. Это меня расстроило. Поэтому я пошел к Кире, а потом уснул у нее на кровати.

Сейчас же, сидя перед кабинетом врача, чувствую, как трясутся мои руки. Я действительно переживаю. Тренер не смотрит на меня, я подведу его, как и всю команду, выбыв на такой долгий срок.

Нас приглашают в кабинет, мы заходим, и я вижу обеспокоенное лицо врача.

– Говорите же! – прошу я, возможно, слишком грубо, но не могу иначе.

– Две недели отдыха, Стрелецкий. Без физических нагрузок. Потом еще неделя легких тренировок, и можно выходить на лед.

– Вот черт! – ругается Илья Сергеевич, хватаясь за голову.

– И мне звонила твоя мама. Она очень обеспокоена, – заканчивает свою речь врач, смотря на меня.

– Пожалуйста, не говорите ей ничего! – молю я и представляю, как мама отбирает экипировку со словами, что все это для моего блага. Но кто я без хоккея?

– Так нельзя. Ты несовершеннолетний, и по закону я обязан рассказать ей, как обстоят дела.

– Тогда говорите общими фразами. Она слишком быстро поддается панике. Прошу, док.

Я сделаю что угодно, лишь бы мама не узнала, насколько все серьезно. До моего дня рождения всего шесть месяцев, и тогда решения будут за мной. Нужно только дождаться.

– Ладно, подумаем. – Врач бросает взгляд на тренера. – Возьмешь мать на себя?

Илья Сергеевич кивает и, повернувшись ко мне, говорит:

– Чтобы я не видел тебя рядом со льдом еще две недели. Понятно? – спрашивает он на полном серьезе.

– Не могу вам это пообещать, – отвечаю я, слабо улыбаясь.

– Стрелецкий, ты думаешь, я шучу? Выгоню из команды, если не послушаешься!

– Я иду на представление сегодня вечером. Оно на льду. Но я буду сидеть на трибуне. Поэтому теоретически буду рядом со льдом, – объясняю я, но представляю, что Илья Сергеевич успел себе надумать.

Тренер раздраженно вздыхает, смотрит на меня, а потом произносит:

– Не притворяйся дураком. Ты понял, о чем я.

А затем выходит из кабинета, даже не попрощавшись.

Я плетусь за тренером, пока он не сворачивает к арене, и вздыхаю. Две недели долгий срок. Нужно найти себе занятие, иначе я сойду с ума от безделья.

До тренировки еще тридцать минут, и я решаю заглянуть к товарищам по команде. Я соскучился. У нас есть общий чат, где мы переписываемся, но мне не хватает живого общения. Захожу в раздевалку под радостные выкрики ребят.

– Кто это вернулся? И почему ты опаздываешь? Коньки надо заточить, клюшку обмотать, – строгим голосом произносит капитан.

Филипп очень серьезно относится к своему назначению, никогда не пропускает тренировки и старается поддерживать в нас командный дух. А хуже всего, что он считает себя правой рукой тренера и постоянно раздает приказы и всех контролирует. И если у Ильи Сергеевича нет власти над нами, когда мы покидаем ледовый дворец, то Фил постоянно бурчит в чате, что мы должны правильно питаться, соблюдать режим дня и не переписываться в чате после одиннадцати вечера. Несколько раз мы его даже удаляли, но злились недолго и на следующий день добавляли обратно.

– А где твой баул? – интересуется Пашка, наш вратарь.

Хоть кто-то заметил, что у меня нет с собой сумки с экипировкой. Пашка самый внимательный