Мы победим, Вера! - Лариса Геннадьевна Назарова

так замёрзли руки, что пальцы в варежках с трудом сгибались. А нужно было шустро орудовать широкой лопатой, расчищая шоссе, которое проходило через город. Детей пригоняли сюда каждый день: сначала убирать с шоссе снег, а потом дочиста подметать метёлкой.

Вера толкала впереди себя лопату и думала: «Как так может быть, что рукам холодно, а где-то в носу, в голове очень тепло?» Эта влажная жара накатывала откуда-то изнутри всякий раз, когда она вспоминала, как они с Борей на следующий день побежали ко рву. Точнее, туда, где рва уже не было. На его месте ходила ходуном свежая земля. «Дышит», – прошептал тогда Боря.

Два немца, которые охраняли это место, сразу повернулись к детям. Один из них махнул автоматом, мол, уходите, не то застрелю. И Вера с Борей бросились обратно.

«Мэйся, я не хотела, чтобы ты уезжала, – повторяла про себя Вера. – Получается, ты и не уехала. Осталась. Но… Теперь мне ещё грустнее. Потому что тебя нет. Нигде нет. Мы прибегали к тебе с Борей. И ещё не раз. Но всю неделю там стояли немцы. А потом уже не было смысла откапывать…»

Рядом тяжело стукнуло об асфальт, и Вера поднажала на лопату. Когда та упёрлась в груду счищенного снега, Вера поддела его и, задержав дыхание, – так было чуть легче поднимать, – отбросила в сторону. Останавливаться надолго нельзя: стук железного набалдашника на конце собранной в косу плети – бизуна – был хорошо знаком всем, кто чистил шоссе. В одну из прядей этакой «косы», с которой вперёд-назад расхаживал Штробус, была вплетена проволока. «Если бизуном перетянет – мало не покажется», – предупреждал Веру Толя. – Ты, если устанешь, то хотя бы делай вид, что работаешь».

Штробус ходил в женской шубе и оттого издали был похож на медведя. За работой он следил пристально: по шоссе Москва – Варшава частенько тащили пушки немецкие пферды[1]– высокие, с лоснящимися гривами. И чтобы ни кони, ни орудия не застряли, нужно было регулярно убирать снег.

Штробус прошёл мимо, и Вера, продолжая шкрябать лопатой по асфальту, как могла отдыхала от кидания снега. Она с опаской рассматривала удаляющуюся плечистую фигуру в приталенной шубе с подолом в сборку и русских валенках, к которым вместо калош были примотаны проволокой куски автомобильных шин. Не выпуская из рук бизун, Штробус затянул на голове потуже серый шарф, обмотанный вокруг пилотки.

– Видать, замёрз, – процедил сквозь зубы кто-то из мальчишек.

«Ему-то что, – подумала Вера, – он, небось, поел досыта, а вот мы тут голодные, да на морозе. Может, надо больше двигаться?» Она с силой потопала, затем сгребла лопатой снег в кучу и стала сбрасывать его с шоссе. Пальцы не чувствовались. Вера стянула варежки, поднесла руки ко рту и задышала на них горячим воздухом:

«Х-х-х! Х-х-х!»

Вдруг жгучая боль пробежала по плечу и спине, стукнула в голову. «Штробус», – с ужасом поняла Вера и под ударом бизуна обмякла.

Дурачок

Ближе к весне Вера научилась не подавать вида, что устала. А когда останавливалась, чтобы отдышаться, не выпускала Штробуса из виду, чтобы, если тот повернётся, схватить лопату или метлу, опустить голову и чистить дальше.

Когда работу не поручали, дети бегали на шоссе из любопытства: смотреть, как ходят коробочкой немцы. Один с автоматом впереди, другой – сзади, а между ними – солдаты, выстроившиеся ровными рядами. Чеканили шаг и пели на немецком.

Теперь в их громыхающих голосах Вере слышалось:

          Хайли хайля! Хайля!

          Хайля-ля-ля-ля-ля-ля!

– Восславляют свою власть, – поморщился Лёнька.

Витя сжал кулаки.

– Что-то похожее на гимн поют. А шагают как бодро!

– Силёнка из бочонка. С мё-ё-ёдом, – загоготал придурковатый Федька.

До войны он нормальным был, а после того как его при бомбёжке контузило, стал дурачком.

Вера думала, как было бы хорошо, если бы по шоссе сейчас не немцы шли, а наши. И пели бы что-нибудь не резкое, а лиричное.

Через какое-то время с шоссе и правда послышалась напевная песня. Но не русская, не белорусская. Чужая. Другая «коробочка» немцев, маршируя, старательно голосила «Лили Марлен».

– Эх, – вздохнул Витя, – зверствуют гады, а сами о любви поют.

Дети побежали рядом с солдатами. Мягкая, слегка тоскливая мелодия увлекала, и многие подпевали повторяющееся «Ви айнст Лили Марлэ-э-эн».

Вдруг Федька подбежал к «коробочке» ближе и крикнул одному из немцев:

– Пан! Дас ист партизан! – показал он на Лёньку.

Вера не успела глазом моргнуть, как немец, замыкавший строй, дал очередь из автомата.

Лёнька упал. Витя бросился на Федьку и успел впечатать ему кулак под глаз прежде, чем его оттащили мальчишки.

– Дурачок он. Ну его! Он больной.

– Самого б тебя! – кричал Федьке Витя, задыхаясь от ярости и вырываясь. – Башки нет, так помалкивал бы!

Федька, скалясь придурковатой улыбкой, побежал прочь. Дети бросились к Лёньке. Немец не застрелил его, но пуля задела ногу.

Вера подлезла под одну Лёнькину руку, Витя – под другую, ребята подхватили снизу и понесли.

– Ма-а-амке… – вытирая рукавом лицо, ныл Лёнька. – Ма-а-амке только не говори-и-ите…

Просьба деда

Вера приподняла стекло керосиновой лампы и подожгла фитиль. Комнатка озарилась тёплым, уютным светом.

– Э-эх, – прокряхтел дед Григорий. – Хорошо всё-таки под своей крышей. А, Верка?

Вера кивнула. Она думала сейчас о том же: на улице мороз, ветер, темень, а дома тепло, светло и все рядом. Кроме братьев, сестры и отца. Но они же вернутся? Конечно! Мы победим, и снова наступит мир.

– Курить охота-а-а, – протянул дед, – а люлька пуста, – он звонко причмокнул, обсосав тёмную деревянную трубку.

«И Лёнька поправится, – продолжала размышлять Вера. – На ноги встанет. Будем все вместе в длинного играть: я мяч Толе брошу, а Лёнька станет бегать ловить. И поймает! А потом я буду ловить».

– Внученька, родненькая, – попросил дед, – сбегай к школе, собери окурочков.

Бегать за окурками одной было страшно, поэтому Вера первым делом зашла за Маней. Та появилась на пороге с голубоглазой куклой в цветастом платочке.

– Меня дед попросил окурков принести, – начала Вера с главного. Она поправила съехавшую на глаза ушанку. – Сходишь со мной?

Маня покачала куклу и прошептала:

– Сейчас. Только дочку отнесу. А то холодно ей тут.

Скоро она вышла из дома с серым кисетом, на котором красными нитками была вышита надпись «Бей врага!»

– Ой, – спохватилась Вера. – А я-то ничего не взяла, куда класть.

Маня улыбнулась, сбегала в дом и вынесла ещё один кисет.

– «Бой-цу сме-е-ель-ча-ку», – разобрала вышитые неровными стежками буквы Вера.

– Моя работа, – похвалилась Маня. –