Родной дом - Нина Александровна Емельянова

все у них «ждут дядю Алексея» и, следовательно, он должен тоже принимать участие в этом ожидании, побежал вверх на гору, к своему дому. Но в мыслях он неотступно следовал за уходящим от них Антоном: вот он идет по улице… проулком… вот дошел до своей избы и перешагнул через порог — участник горького часа, внезапно наступившего б его семье.

ВСТРЕЧА ГОСТЕЙ

Завидев под горой пару коней, запряженных в телегу, Витька сжал губы и кинулся вниз по улице села им навстречу. Он промчался перед лошадиными мордами, вывернулся сбоку и, прыгнув в телегу, обхватил шею сидящего рядом с отцом дяди Алексея. Витька не успел еще рассмотреть его хорошенько, увидел только, что дядя Алексей был не в кителе с погонами, а в обыкновенной голубой, полосочками, рубашке. Потом он поцеловался с тетей Лизой и, довольный, уселся в середину телеги. Чтобы встретить гостей раньше всех домашних, Витька пробежал на другой край деревни, а это был не маленький конец! Ни Катя, ни Федюшка сроду бы не догадались так сделать. Весь вчерашний день, с его происшествиями отодвинулся куда-то очень далеко.

Сидя рядом с дядей Алексеем, Витька, не спуская глаз, смотрел на него с прочным чувством доверия, как будто они всегда жили вместе и расставались лишь ненадолго. Вот дядя Алексей спросил у Витьки, почему у него нос ободран, засмеялся, и морщинки побежали от глаз, а в ряду белых зубов сверкнул вверху один золотой зуб.

— Нос у меня не ободран, дядя Алексей, а страшно загорел на солнце и лупится, — объяснил Витька.

А. отец прибавил:

— С реки не вытащишь, целый день на песках… — И, стегнув лошадей, сказал на коренного угрожающе: — Ишь ведь он!

Пристяжная отскочила в сторону, потом старательно потянула. Коренник пошел размашистее, делая вид, что вот-вот побежит, но не обманул отца. Тот знал все его хитрости, снова стегнул, уже звонко крикнув: «Ишь ведь он!» — и коню пришлось бойко пробежать мимо трех или четырех дворов.

Дом за домом уходил назад, теплый ветер подувал навстречу, нес запахи влажной после дождя земли, свежего теса, иногда, — дыма: хорошо! Показался знакомый, заросший травой проулок и за ним новое здание сельпо; большие его окна сейчас закрыты ставнями, на двери — замок. И весь день сегодня лавка не открывалась: два раза мать посылала Витьку. А к Антону он и не поспел забежать!

Отсюда вся длинная улица Кедровки была видна как на ладони, она лежала на высоком коренном берегу, а направо за избами и широкими огородами был крутой спуск в пойму реки, и там, среди зеленых холмов, сверкало голубое ее плесо. По тихой и, наверное, теплой после дождя воде плыли опрокинутые с неба облака.

— Это что же? Светлая? — привставая, спросил дядя Алексей.

— Она, родимая! — И отец хлестнул лошадей.

Солнце, зайдя за тучку, брызнуло целым снопом лучей в дальний конец деревни, на крыши домов, на молодой березовый лесок и на длинное густо-золотое бревенчатое строение за поскотиной. Все было такое светлое, молодое…

— Как хорошо! — воскликнула тетя Лиза; — А что это там большое?

— Это молочная ферма достраивается, — ответил Витька. — Мы туда часто бегаем… А вот и наше стадо идет.

Черные с белыми пятнами и красные коровы медленно шли по улице навстречу, покачивая полным выменем, к своим дворам. Вот они поравнялись с телегой, запахло парным молоком и прогревшейся на солнце шерстью; тотчас комар запищал над ухом: сотни их прилетели за стадом. Около правления колхоза конь снова перешел на шаг и уже собрался завернуть в проулок и направиться к родимой конюшне, когда маленькая фигурка белокурого кудрявого мальчика проворно соскочила с крыльца соседнего дома и ринулась к телеге.

— Это наш Федюшка, он тоже вас встречает, — важно сказал Виктор.

Отец, натянув вожжи, на ходу подхватил Федю, посадил рядом и направил лошадей к своей избе.

Там, по двору, черному от прошедшего накануне дождя, уже бежала к воротам высокая, стройная девушка — Витькина сестра Катя, с самым маленьким братишкой на руках. «Ой, нарядилась!» — подумал Витька, заметив издали ее темноволосую голову с широкой красной лентой в косе. Сегодня сестра показалась Витьке особенно похожей на мать: такая же большеглазая, проворная и легкая.

— Прокатите нас с Андрейкой! — крикнула она отцу, но, увидев гостей, застеснялась и, быстро поздоровавшись, сунула братишку голенькими ножками вперед к отцу на колени.

Отец с тем добрым и веселым выражением, с каким он всегда смотрел на меньших детей, крепко прижал к себе Андрейку и сказал:

— Ну, ну, правь, сынок! — хотя сынок по своему возрасту был существо совершенно несмышленое, о чем Витька тут же извиняющимся голосом сказал дяде Алексею:

— Он у нас еще малолеток.

И дядя Алексеи почему-то опять засмеялся.

Из дома на крыльцо выскочила тонкая, молодая еще мать Витьки, в новом синем платье с лаковым пояском. Она сбежала со ступенек и, плача, обняла дядю Алексея, спрыгнувшего с телеги ей навстречу. Потом, улыбаясь сквозь слезы, обхватила за плечи тетю Лизу, и они поцеловались несколько раз. Плакать, по мнению Виктора, было не о чем, но он помнил — так, же было, когда отец пришел с войны. Уж, какая была радость, а мать плакала и повторяла: «Родион ты мои! Гриша! Дождались же мы тебя!» Хотя Витька был совсем маленький, он все же понял тогда, что слезы матери не горькие, ими выливается то тяжелое, что накопилось в ее сердце за долгие военные годы. Витьке тогда почему-то стало всех жалко, и он сам заплакал, глядя на отца, схватил его руку и прижался к ней лицом…

Теперь война давно позади, и, наверное, ни дяде, ни тетке непонятно, какие могут быть слезы в радостный день встречи. Но, взглянув на сияющие мокрые глаза матери и на дядю Алексея, Витька догадался, что перед ним происходит то не объяснимое словами, что бывает среди взрослых, когда они не говорят между собой, а все понимают.

Вместе с дядей Виктор стал снимать с телеги вещи, а отец — выпрягать коней. Потом все пошли в избу.

Вот дождались, наконец! Витька присматривается — это и дядя Алексей и не совсем он: лицом он старше и худощавее, чем на фотографии, и, конечно, жаль, что у него нет золотых погон со звездочками. Но веселый, немного насмешливый дядин взгляд Витька сразу узнал. А когда он прищурился и наклонился к племяннику со словами: «А ну, покажись, какой ты стал», — оба дяди Алексея, и живой