День числа Пи - Нина Сергеевна Дашевская

Ознакомительный фрагмент

не меньше меня.

И я удивился: обычно меня хвалят за то, как я думаю. За так называемый ум; хотя толком сам никто не знает, что это – ум. А за то, как я двигаюсь, меня хвалят редко. Многие вещи, которые все умеют – залезть куда-то или попасть мячом – я не могу, мне такое делать трудно.

Так вот; я еду на роликах со скоростью примерно 11 километров в час. Я считал – тут есть отрезок сто метров. Может, кто-то в этом парке физкультуру сдаёт, поэтому размечено. И это расстояние я проехал за 33 секунды. То есть не 11 километров в час, а…

А!

…когда человек едет навстречу, вы же не думаете, что он вдруг изменит траекторию и… А скорости складываются, между прочим!

– Извини! – кричит дедушка.

Он едет ко мне на своём велосипеде, чтобы убедиться, что ничего не случилось ни со мной, ни с девочкой, в которую я врезался. Почему он извиняется, он-то в чём виноват?!.

– Лёва! Надо говорить «извини», – выдыхает дедушка; он уже видит, что со мной всё в порядке.

Вот интересно: он больше переживает не за то, что мне больно, а что я не извинюсь. А я почему-то сейчас совершенно не могу сказать «извини». Иногда это легко, а в других случаях совершенно невозможно. Вообще-то я не виноват, это же она резко повернула, а я прямо ехал, предсказуемо!

– Извини! – говорит она первая.

И ещё говорит:

– Ой, привет.

И тут я понимаю, что это Соня из нашего класса.

– Привет! – говорю я.

– Всё нормально? – спрашивает она.

Я киваю, да, мы как-то удачно врезались – у неё тоже всё в порядке.

– Ты с какой скоростью ехала? – спрашиваю я.

– Откуда я знаю?

– Ну, как! Можно посчитать. Хочешь, я посчитаю?

И Соня разгоняется, а я считаю. Выходит девять и две десятых.

– Две десятых чего?

– Километров в час.

И я рассказываю ей, как кидал зубочистки с моста, а дедушка засекал время. И эти зубочистки довольно медленно падали, почти четыре секунды, из-за ветра, может быть. И вот эта их скорость падения примерно такая же, как мы на роликах едем, 11 км/ч.

А потом Соня говорит:

– Смотри, какие каштаны!

Точно. Палочки, воткнутые в землю, оказываются каштанами. Настоящие деревья тянутся вверх головой, и две веточки-ручки, и на них новенькие листья висят, как тряпочки.

– Я больше всего люблю каштаны, – говорит Соня.

– Да, каштаны красивые.

– А у тебя какое любимое дерево?

– Не знаю…

Я правда не знаю, думаю, рассматриваю деревья вокруг себя.

– Дуб, тополь, ясень…

Листьев ещё толком нигде нет, по стволу я могу отличать только тополь и берёзу.

Ну, ёлку, конечно, и сосну ещё; а остальные – только если знакомое дерево, если я его помню с листьями.

– Ствол у всех разный, и ветки растут по-разному… Смотри!

– Да, как фрактал.

– Как что?

– Ну, фрактал! Видишь: из ствола три ветки, и из каждой ветки тоже три маленьких. В общем, фрактал – это если одна ветка похожа на всё дерево целиком, и от неё отходит веточка, и она тоже повторяет эту форму. И так до бесконечности. Понимаешь? Я сейчас тебе нарисую.

Я достаю листочек и карандаш, всегда с собой ношу, и рисую. Дерево и снежинку, чтобы ей было понятно.

– Ясно, – говорит Соня. – А родословное дерево ведь тоже фрактал, да? Бесконечное.

– Конечно. Если не рисовать братьев-сестёр, а только родителей, а потом их родителей… И… и если нет никаких сбоев, то да, фрактал.

– Сбоев?

– Ну да, как у меня, например.

Соня замолкает, а тут мимо нашей скамейки проходит маленький мальчик с бабушкой.

– А солнце от нас далеко, – объясняет ему что-то бабушка. – Много-много километров…

– Сколько? – спрашивает малыш, наш человек.

– Миллион, – отвечает бабушка. А может, не бабушка, может, няня просто.

– Сто сорок девять миллионов, – говорю я.

– Что?

– Солнце от нас находится на расстоянии сто сорок девять миллионов километров.

…Они почему-то быстро уходят, и мы не говорим больше про солнце.

– Зачем ты влез? – хмурится Соня.

– Как зачем? Она же неправильно говорит!

– Какая разница, что люди говорят. В чужие разговоры влезать невежливо.

– А врать ребёнку вежливо, что ли?

– Какой ты всё же странный, Лёва! – говорит она.

И тут же добавляет:

– Но интересный.

– Почему интересный? Я же пока ещё ничего интересного не изобрёл.

– Изобретёшь когда-нибудь.

* * *

Бабушка сегодня слушает необычную музыку. Гармонии почти одни и те же, очень предсказуемо меняются, будто повторяется одно и то же: тоника – доминанта – тоника, на гитаре хватило бы двух аккордов; ну, или четырёх, ладно. Но ритм! Никак не могу уловить; он тоже будто предсказуемый, но никак не схватишь.

Кажется, что тут не сочетания разных цветов, а один, например, синий. Очень яркий. Я даже не помню, где можно увидеть такой синий. Возможно, на океане: я никогда не видел океана, но предполагаю.

А потом наступил жёлтый цвет. Ярко-ярко жёлтый, я даже глаза закрыл.

И всё же пошёл на кухню, спрашивать. Хоть и нельзя бабушку отвлекать; но это же особый случай.

– Что это?

– Ты про музыку? Старинная, – говорит бабушка.

Как старинная? Никогда бы не подумал.

– Это очень ранняя музыка, ещё до Баха. Неужели нравится тебе? Ты же любитель Шёнберга!

Я пожимаю плечами. Да, нравится. В этом есть какой-то… Какой-то минимализм, что ли. Будто человек рисует одной краской, и линии у него очень чёткие. А выходит здо́рово.

То есть, скажем, музыка может выглядеть как большой город, в котором много всего разного. А тут – просто одна башня, но очень высокая.

Мне кажется, что я забрался на какую-то очень большую высоту. И оттуда смотрю вверх. И у меня немного кружится голова.

Я пошёл делать уроки, и это получилось очень быстро: вдруг в голове образовалась какая-то ясность, именно от музыки этой. И все ответы сошлись: в конце длинного примера число делится нацело, и в ответе просто два, а в другом ответе – четырнадцать. Значит, правильно, если все дроби сократились.

Музыка закончилась, но всё ещё звучала в моей голове.

Потом я понял, что могу и сам сыграть похожее. Открыл пианино, стал нажимать клавиши, как меня Рома учил. О, кажется, так. Ой, не так. А теперь так!

– Помнишь ещё что-то? – спросил меня дедушка.

– Он же подбирает! – поняла бабушка. – Миша, слышишь? Слышишь, как похоже! Подбирает по слуху сегодняшнюю музыку. Здо́рово ты подбираешь, Лёвка! А дальше можешь?

…Я закрыл пианино и ушёл в свою комнату.

Потому что ничего не здорово. Они думают, я дурак? Не