Арабелла - Мария Закрученко

– Что это тут у нас?

– Отдай!

О том, что вырывать мои вещи, попавшие в руки этих, бесполезно, я тоже забыла. Только не тебя, только не ты! Сумка скатывается с коленей в проход, когда я вскакиваю и тут же от толчка в грудь падаю назад. Уродина придерживает меня на стуле острым локтем.

– Зацени, по кому Жиробас сохнет! – визжит Тварь фальцетом.

– Она лесба, я всегда знала! Ещё бы, пацаны к ней на пушечный выстрел не подойдут!

– Дай позырить!

Сучка услужливо придерживает меня, навалившись всем телом, пока Уродина вертит фотографию.

– Так это ж это… как его… сериал… мой брателло по нему задротит…

Она коверкает название, которое во рту Уродины и так превращается в дерьмо.

– Жиробасина – задрот!

– Сфотай её так, да, вот с таким ракурсом, новый мем запилим!

Я трепыхаюсь под телом Сучки, бессильно сопя, и чувствую, как из-под рук – ужас! – уезжает моя мысленная книжечка! Мои вопросы к викторине! Мои мысли о тебе!

– Нет! – вырывается у меня.

– Это что, признания в любви?

– Походу, дневник!

– Сфотай!

– Не, лучше видео!

Уродина и Сучка жонглируют мысленной книжечкой, зачитывают вопросы к викторине на камеру Твари, ржут, делая вид, что целуют твоё изображение, а ты так и улыбаешься краешком губ и совсем не меняешься, хотя должна была исчезнуть от одного прикосновения, одного взгляда кого-то из этих. Взрыв смеха оглушает меня, а потом всё снова размывается в глазах, на миг пропадает в яркой красной вспышке. Я обмякаю на стуле под телом Сучки. Это конец.

«Будь сильной, Арабелла!» Твой голос (или чей?) тянется ко мне словно из глубины колодца, из пропасти, на краешке которой я держусь кончиком одного пальца. В яркой красной вспышке разрастается сила, которую я не могу больше удерживать. И я встаю так резко, что с меня падает не только Сучка. Парта и стул разлетаются в стороны. Моя сумка скользит аж к двери. Эти отпрыгивают от меня, как дети – от подорванной ими же петарды, и замирают, не зная, чего им ждать. И я тоже не знаю! Я удивлена и напугана, ведь я выше этих – каждой из них! – чего раньше не замечала, потому что как бы всегда немного прижималась перед ними, подстраивалась под их уровень, откуда им удобнее было меня бить. Никакая я не жиробасина. Я большая. Больше их всех. А зачем-то пыталась быть маленькой.

Я тяжело дышу, не зная, что делать с осознанием новообретённой силы. Потом вижу краешек фотографии в руках Твари и делаю шаг. Всего один, но огромный. Кажется, перешагнула полкласса! Лицо Твари на секунду становится круглым, вся она превращается в «О». А затем по её рыбьей морде проходит судорога. Сначала кажется, она вот-вот заплачет, но нет. Это улыбка такая. Как в кривом зеркале.

– Оп-па!

И под это «оп-па» в руках Твари с треском распадается на части твоё лицо.

– Нет! – кричу я – нет, реву – и толкаю эту со всей силы.

Она врезается в учительский стол, и тетрадки для контрольных, которые мы, заходя в класс, должны по очереди брать со стола, распадаются в затейливом пасьянсе. Тварь наступает на них, поскальзывается и выдыхает своё «О» на полу, как сдувающийся воздушный шарик. Я прыгаю вперёд, пытаясь выхватить карточку. В ответ мне в лицо летят клочки, кружась медленно, словно звёзды. Одна из них – твоя улыбка. На меня обрушивается самый настоящий звездопад из бумаги. Мои мысли и мечты, разорванные в клочья. Уродина и Сучка прыгают вокруг меня, визжа, перекрывая вопли Твари:

– Она меня ударила! Видели? Видели?

Я нелепо размахиваю руками, пытаясь отодвинуть звездопад своих навсегда потерянных мыслей. Я хочу только добраться до них, схватить и рвать руками, рвать так же, как они порвали мои мечты. Эти скачут вокруг меня, их смех напоминает скрип качелей, их лица – оскалы монстров, я пытаюсь дотянуться, сорвать с них маски, но не могу… не могу…

– Что здесь происходит?

Раскат грома прокатывается по улице и классу одновременно. Занавески поднимаются в реверансе навстречу нашей математичке.

– Что вы устроили?

В глазах этих животный восторг сменяется страхом стада, которое ведут на убой. Они жмутся друг к другу и блеют что-то в своё оправдание, тыча в меня накрашенными копытами. Но только когда Анна Михайловна поворачивается ко мне, ещё ничего не сказав, я решаю, что с меня хватит. Меня подбрасывает в воздух невидимая сила, энергия моего взрыва разметала порванные кусочки тетради. Я скольжу по ним. Запинаюсь обо что-то. Сумка. Хватаю, выбегаю из класса, краем сознания замечая мелькающие стены и ступеньки, выскакиваю из школы и бегу. Бегу. Бегу.

✎

Как-то раз приснился мне сон. Сижу я за партой. Контрольная по математике. Типичный кошмар. Как обычно, не могу ничего решить, не понимаю даже, что в задании написано. Начинаю представлять, как схлопочу двояк, она будет орать и всё такое. Реву над этим прямо во сне. А потом вдруг думаю: «И чего я тогда здесь сижу? Что они мне сделают? Уж трояк-то в четверти нарисуют». И, такая, просто откладываю листочек, встаю и выхожу из класса. И всё. Помню, проснулась с такой приятной лёгкостью во всём теле, будто выспалась. Долго потом не отпускало. А что, так можно было? Что, если и правда так сделать? Просто встать и уйти? Но никогда не сделала. Потому что сон заканчивался тем, что я выходила, и всё. В реальной жизни всё иначе. Нужно представлять последствия. Что ждёт за дверью, в которую выходишь, чтобы никогда не вернуться. Правда в том, что никто на самом деле не знает. Когда я была маленькая, верила, что знают взрослые. Все входы и выходы у них просчитаны, и поэтому они могут показывать путь остальным. Но теперь-то я знаю – взрослые тоже притворяются, что вода сладкая, когда она солёная. Но я этого делать не собираюсь. И не буду.

До сих пор у меня не было другого выхода. Бежать было некуда. А теперь я знаю. Вся жизнь подобна пущенной стреле, и я превращаю своё тело в стрелу, несусь к последней на этой Земле цели. И мне даже легко и весело отбросить всё, что так долго держало. Бежать, лететь. Я была рождена для этого.

✎

Красная дорожка похожа на камень, ничто не намекает на то, что вечером, после грозы, она снова превратится в чавкающую жижу. Но меня здесь уже не будет. Скелет недостроенной вышки утопает в зелёном и белом. Черёмуха расцвела за время моего заточения. Живое