Шамиль Ракипов - Прекрасны ли зори?..

— Когда я зажимаю в тисках какую-нибудь деталь, всякий раз вспоминаю силу ваших шахтёрских рук, — смущённо улыбаясь, сказал Рюрик.

— Наверно, уже мастером стал, — заметил я.

— Кое-что умею, — сказал Рюрик, пожав плечами и скромно потупившись. — Бронзового тигра на чернильнице, которую вам подарили, я своими руками вытачивал. Знаете, как старался!..

— Спасибо, — сказал я и с удовольствием пожал ему руку.

Кадыр-агай заметил:

— Все мы порядком поломали голову, пока придумали, какую придать форму этой чернильнице. Хотелось вложить в неё какой-то смысл. Долго гадали. Помогли нам стихи Тукая. Помните: «Как тигры, воюем, нам бремя не бремя; как кони, работаем в мирное время…» Вот и появился между чернильниц, похожих на те две скалы, что возвышаются на Безымянной сопке, уссурийский тигр. Форму чернильницам придавали, глядя на фотографии тех скал в газетах. А тигра, припавшего к земле и приготовившегося к прыжку, взялся выделать Рюрик. Оставался после смены и делал…

— Гляди-ка, ты настоящий художник! — сказал я Рюрику.

Он просиял.

— С детства любил из глины всякие фигурки лепить. Потом вырезал из деревяшек. А теперь вот… из железа научился делать, — сказал Рюрик.

— У Рюрика золотые руки, — подтвердил Кадыр-агай. — Пусть ребят благодарит за то, что доказали ему это. Ведь он сперва и сам не верил в свои силы. Всё у него из рук валилось…

— Я и говорю им спасибо. Они помогли, они научили, — заметил Рюрик.

— Кстати, как поживает твоя девушка? — спросил я у него.

— Полный расчёт!.. А ваша как поживает, с которой вы начало положили моему перевоспитанию? — спросил и он.

— Тоже полный расчёт! — сказал я.

В глазах Рюрика промелькнули искры недоверия.

— Не может быть, — сказал он. — Вы, наверно, меня разыгрываете…

Я усмехнулся. Мне и самому всё ещё не совсем верилось, что нашей дружбе с Рахилёй пришёл конец. Сердце всё ещё чего-то ждёт. Думаю, не сегодня, так завтра, может, приедет. Ведь знает, что я в Казани. Могла бы отпроситься у начальства своей авиашколы и приехать денька на два-три, чтобы повидаться… И никто мне ни слова о ней — будто боятся все причинить мне душевную боль.

Правда, Хафиза, жена Сафиуллы, несколько раз порывалась сказать мне что-то, но всякий раз нам мешали. А может, мне это только показалось.

Но всё-таки я не ошибся.

После встречи с рабочими на заводе нам вручили пригласительные билеты в театр. Там состоится литературный вечер, где соберутся видные поэты Татарии. В нашей семье издавна любили стихи. Поэтому я пригласил всех своих близких. И едва мы расселись, у моей невестушки развязался язык. Пристроилась она рядом со мной. Видать, нарочно подгадала. Склонилась в мою сторону, то об одном спрашивает, то о другом. Окольными путями старается выпытать, почему я один приехал.

— А с кем я должен был приехать? — спрашиваю.

— Что же ты свою Марусеньку не привёз? — спросила она вдруг. — Или боишься её нам показать?

— Какую ещё Марусеньку? — не понял я.

— Слухами земля полнится. У нас разговоры были, что ты на границе на какой-то Марусеньке женился!

— Мало ли о чём люди могут болтать, — сказал я.

Хафиза усмехнулась.

— Без ветерка листья на деревьях не шевелятся, — заметила она. — Рахиля обиделась, что об этом не от тебя, а от людей узнала. Вот и уехала…

— Если она верила другим больше, чем мне, значит, не было у неё настоящего уважения ко мне, — сказал я, ощущая, как сильно у меня начинает колотиться сердце в предчувствии недоброй вести.

— Неправда! — вспылила Хафиза. — Рахиля самый верный друг! Только она чересчур доверчивая… Ты не равняй её с собой. Не все могут быть такими… рассудительными. У одних рассудок преобладает над чувствами — как у тебя, например. У других берут верх чувства! Согласие наступает, если эти люди всегда вместе, неразлучны. А ты уехал и даже писем не писал. А тут эти слухи…

— Может, ты и права. Как видно, придётся мне поехать к Рахиле. Поделюсь с ней рассудочностью и одолжу немножко чувства.

— Поздно! — вскричала Хафиза. — Поздно спохватился! Она вышла замуж.

Мне на голову будто опустили кувалду. Наверно, я побледнел. Сафиулла обеспокоенно взглянул на меня, перевёл взгляд, вдруг сделавшийся строгим, на жену:

— Ты, Хафиза, у нас на нервах не играй! — сказал он резко. — Допустим, Рахиля встретила какого-то лётчика-пилотчика. Ну, и пусть будет счастлива. А разве мы моему старшему брату, герою, не найдём хорошую девушку?

Хафиза окинула меня с головы до ног взглядом и злорадно рассмеялась:

— Ага, только что рассуждал о хладнокровии, а как самого коснулось — и дар речи потерял! Герой! Что же с девушки спрашивать?..

Сафиулла вывел меня из задумчивости, пригласив в буфет. Мы выпили лимонаду. Сафиулла рассказывал о чём-то весёлом, смеялся. Я кивал головой, поддакивал, делая вид, что слушаю. А мысли у самого витали невесть где: то уносились в голубое небо, разрисованное белыми узорами, оставленными учебным самолётом, то блуждали по незнакомым улицам далёкого города, где, может, сейчас Рахиля прогуливается с другим человеком.

— Эх, отыскала-таки себе сокола, который будет лететь рядом, сопровождая её в полёте! — высказал я вслух свои мысли и вздохнул. — Они всегда будут вместе — и в небе, и на земле…

Сафиулла, поняв, что я его не слушаю, обиженно умолк.

Прозвенел третий звонок. Мы допили лимонад и пошли в переполненный зал. Я направился было к своему месту, но тут мне предоставили слово.

Я поднялся на сцену. Прошла минута, другая, прежде чем я взял себя в руки и начал говорить. Стало так тихо, что я, щурясь от бьющего в глаза электрического света, пристально вгляделся в зал, засомневавшись вдруг, есть ли там кто-нибудь. В зале не было ни одного свободного места. Люди толпились у дверей и в проходе.

Когда я, закончив выступление, поблагодарил присутствующих и умолк, зал вдруг взорвался аплодисментами. На сцену посыпались цветы. Где их только раздобыли зимой?

Раздались возгласы:

— Браво!..

— Слава твоему подвигу, Батыршин!

— Слава советским пограничникам!

 Затем выступили поэты. Они читали свои стихи. Затем певцы исполняли песни на слова присутствующих здесь поэтов.

Я подумал о том, что человек, где бы ни находился, каким бы трудом он ни был занят — изо дня в день, из года в год совершает подвиг. Только одним дано проявить героизм в какое-то критическое мгновение — тогда их поступок, как вспышка, становится всем заметным. А другие занимаются своим трудным делом на протяжении многих лет.

Увидеть подвиг людей можно только тогда, когда приглядишься к ним повнимательней.

Вдруг из-за огромной занавеси, словно вихрь, вынеслись танцоры.

Сафиулла искоса поглядел на меня и осторожно пожал мою руку. Этим он хотел сказать: «Правильно, надо веселиться».

А знаменитый гармонист Файзулла Туишев, растягивая то одну гармошку, то другую, которые были мал мала меньше, и позвякивая колокольцами, вконец растревожил мою душу. Увлёк он меня своею музыкой на золотистый плёс реки, завёл в густой тёмно-зелёный лес с терпким запахом хвои, увёл в широкое поле, по которому, словно по морю, бегут игривые волны.

Файзулла Туишев затянул мою любимую песню про Донбасс. Тут же предстала в моём воображении наша Голубовка с её дымящимися терриконами, с полощущимися на верху копров флагами.

Затем конферансье неожиданно объявил:

— Оркестр исполнит «Марш Батыршина»! Эта музыка посвящена первому герою — нашему земляку! Исполняется впервые.

Я даже растерялся, услышав такое, заёрзал на месте. А мама посмотрела на меня счастливыми глазами и положила на мои руки свою ладонь, будто успокаивая. Как только раздались первые аккорды марша, предо мной возникла наша застава, низкое пасмурное неба и подпиравшие его вершинами сопки… У меня тоскливо заныло сердце, захотелось на свою заставу, к товарищам…

В заключение концерта опять поэты читали свои произведения.

Уже дома, когда мы, возвратившись, сели пить чай, мама спросила у меня:

— Сынок, ты узнал поэта, который выступал последним?

Я удивлённо посмотрел на неё.

— А ты подумай-ка хорошенько, — улыбнулась мама. — Вспомни, как мы ездили из Ямаширмы в Апакай… В дороге у нас лопнули постромки. Мы остановились среди поля. Помнишь, нам встретился тогда джигит? Он остановился послушать песню, что я пела. Это он читал сегодня свои стихи. Я его сразу узнала…

Погостив дома ещё несколько дней, я уехал в Донбасс. Нет надобности рассказывать, как встречали в шахтёрском краю.

А у Халиуллы-абзыя в тот день, когда мы свиделись, была двойная радость: мой приезд совпал с присвоением ему звания почётного шахтёра. Я застал у него полон дом гостей.

Уезжая из Казани, я послал Ивану Чернопятко телеграмму. Он прибыл в Голубовку, когда застолье было в самом разгаре.