Шахир - Владислав Анатольевич Бахревский

себе еще одну жену, молодую, работящую? — спрашивали Махтумкули.

— У меня есть молодая жена, — отвечал шахир.

— Кто?!

— Моя поэзия.

26

Однажды навалилась на шахира усталость. Образы, приходившие на ум, казались вымученными, и Махтумкули пошел к Гюйде, позвал на охоту.

Они выехали в горы на ночь глядя. Сверкала с небес прекрасная Зухра, так на Востоке называют Венеру.

— Люблю эту бродячую звезду, — сказал Гюйде, он, водивший караваны, знал звездное небо.

— А ведомо ли тебе, друг мой, что эта звезда была в давние времена женщиной? — спросил Махтумкули.

— Хочешь рассказать сказку?

— Может, сказку, а может — быль. Говорят, что в Зухру влюбились ангелы Хару́т и Мару́т. Зухра выведала у них тайное имя аллаха, которое делает всесильным. Чтобы избежать человеческой участи, смерти и тления, Зухра с помощью тайного имени аллаха вознеслась на небо и стала живой звездою. Она сверкает так прекрасно потому, что движется по небу, танцуя. А бедные влюбленные ангелы заключены в пропасть, висят над бездной вниз головой.

— Я слышал эту сказку, — сказал Гюйде, — но давно, в детстве. Успел забыть.

Они ехали к волчьему логову, где намеревались забрать волчат. Сделали привал у ручья. Напоили лошадей, сами сели позавтракать, и вдруг раздался цокот копыт.

Подъехал всадник. На лошади он вез целый тюк поклажи. Поздоровался с мергенами[61], набрал в бурдюк воды и, отказавшись от приглашения разделить трапезу, пошел к лошади.

И тут Махтумкули послышался приглушенный детский плач. Глянул на Гюйде. Тот прикрыл глаза веками — слышу. Человек вскочил в седло, тронул коня. Плач стал явственней.

— Хей! Братец! — крикнул Махтумкули. — А далеко ли ты держишь путь?

Всадник повернулся в седле:

— Еду в Сонгыдагы́.

Это был аул Махтумкули. Здесь, переселившись с берегов Сумбара, жили теперь геркезы.

Всадник стегнул лошадь и ускакал.

— Что-то недоброе тут, — сказал Махтумкули и тоже вскочил в седло.

Гюйде последовал за ним. Они догнали незнакомца, и ша-хир пригласил его в гости, раз уж он едет в Сонгыдагы. Незнакомцу ничего не оставалось, как принять приглашение.

Гость жил у Махтумкули, а по всей округе скакали всадники, спрашивали в аулах — не пропадал ли у кого ребенок. Несчастный отец сыскался в крепости Эте́к.

Он приехал к Махтумкули, увидел своего мальчика, обнял его и показал шахиру на своего коня.

— Я думал, конь дороже мне самой жизни, но дороже моей жизни — вот этот малыш. Дарю тебе, шахир, коня.

Вора заклеймили и выгнали из аула. Устроили той. На тое Махтумкули запел о Геркезе:

Атанияз Кадыр, глава народа,

Творит добро. И добрая природа

Благоволит в любое время года

К тебе; приют сирот и вдов, Геркез.

Пасутся вольно здесь стада верблюдов,

Сюда стремятся люди отовсюду.

Пробудешь день и скажешь: не забуду

Отраду глаз, сосуд с водой, Геркез.

Здесь на холмах лекарственные травы.

Мергены здешние достойны громкой славы.

Пристанище аллаха! Боже правый,

Я не солгал, воспев святой Геркез.

Холмы и горы — в ки́пени цветенья.

Я знаю, слаб язык стихотворенья,

Чтобы прославить божее творенье,

Геркезов родину, тебя, тебя, Геркез.

Скачите с ястребом, со сворой гончих,

До ловли птиц зовет в Геркез охочих,

На той на наш скачите днем и ночью,

Гарры-молла Махтумкули зовет в Геркез.

— Что это ты называешь себя гарры, Махтумкули? — спросил Гюйде.

— А разве я не старик? Мне уже пятьдесят лет, — и засмеялся. — За мою песню приняли! Ай да дедушка! Все умел Махтумкули Еначи: потники шить, браслеты чеканить, песни слагать!

— Так это стихи твоего деда?! — изумились слушатели. — Хорошая песня. А теперь свою спой песню, шахир.

Махтумкули не любил, чтоб его уговаривали. Спел новую песню:

О, как дрожит моей прекрасной

И страстной жизни мотылек!..

27

Снилось Махтумкули: он принес свой дастан на суд Азади. Отец в белых одеяниях стоял на вершине Сонгыдага, огромный, как облако.

— Отец, я не дотянусь до твоих рук! — испугался Махтумкули, потому что показался себе пылинкой.

— Это мы сейчас увидим, — ответил Азади и улыбнулся.

От его улыбки стало тепло, как в детстве.

— Отец! — воскликнул Махтумкули и протянул свой дастан, поднимаясь на носки.

Случилось чудо. Дастан разросся в огромную книгу, которой можно было накрыть Сонгыдаг. Пот заливал лицо Махтумкули, тяжесть книги давила его, и он не мог крикнуть отцу, чтоб тот поторопился взять дастан — на крик не осталось сил.

Отец принял книгу и показал ее кому-то, кто стоял у него за спиной.

И Махтумкули увидел сонм поэтов мира. Их было множество, величавых и бессмертных, но он узнал одного, махнувшего приветственно рукой, — Саади.

— Велика книжица! — сказал Саади, подтрунивая над поэтом, стоящим на земле. — А ну посмотрим, что в ней.

Азади передал ему дастан сына, и Саади, подмигнув заговорщицки Махтумкули, открыл первую страницу: полыхнуло золотом, словно взошло солнце.

— Ты — наш! — радостно засмеялся Саади, но голос его улетел куда-то, заклубились облака, скрывая сонм поэтов, и отец исчез. А тучи все шли, шли, полил холодный дождь.

— Вставай! Вставай!

Махтумкули открыл глаза, над ним склонилась Акгыз.

— Что стряслось? — и услышал: дождь идет.

В кибитке с факелом в руках Оразменгли.

— Скорее собирайся, учитель! На нас идут кызылбаши. Они бы давно были здесь, да им помешал ливень.

— Книги! — вскочил на ноги Махтумкули. — Главное — мои книги! Мой дастан!

Но Акгыз уже набивала тюк книгами и рукописями.

— Где мой дастан?

— Вот! — показала Акгыз. — Кладу!

— Хорошо.

28

По скользким, размокшим тропам люди пробирались в местечко Кзылбайы́р, через горный массив. В ущелье Махтумкули оставил Шарлы с пятью джигитами. У всех у них были ружья, и каждый был славным стрелком.

От ущелья ушли недалеко, когда там загремели выстрелы.

— У Шарлы на каждое ружье по десять зарядов, — сказал Махтумкули аксакалам, — девять выстрелов они сделают и будут отходить. Уже светает. С женщинами и детьми на этой скользкой тропе кызылбаши настигнут нас быстро. Надо скрыться с глаз, запутать следы. Давайте переправимся через горный поток и уйдем по бездорожью. В горах нас не найдут.

Русло ручья, который оживал раз, два раза в год, было переполнено клокочущей водой. Вода тащила глину и камни. Это был почти сель[62].

Началась переправа. Сначала перевели через поток лошадей с женщинами и детьми, потом переправилиеь аксакалы и пожилые люди. Пришла очередь Махтумкули. Понукая лошадь, он заставил войти ее в воду. Лошадь заскользила задними ногами,