Шахир - Владислав Анатольевич Бахревский

застряли! — засмеялись молодые джигиты, ходившие с Махтумкули в аламан.

— Красуетесь! — рассердился шахир. — Смотрите, за похвальбу расплачиваются! Да как жестоко! Боюсь, Языр-хан, я этого долгого затишья.

— Держи порох сухим, и все будет хорошо, — успокоил шахира Языр-хан.

Через несколько дней Махтумкули приказал всем джигитам в полночь быть на конях.

— Посмотрю, готовы ли вы отразить врага в любое мгновение.

Незадолго до полуночи пропел над аулом геркезов карнай, и началось шумное движение. Замелькали огни. С факелами в руках скакали джигиты к белой кибитке посредине аула.

— Ну, Махтумкули-ага, доволен? — Джигиты горячили коней, размахивали факелами, сила и молодость играла в них.

— По дороге в сторону кызылбашей, бесшумно, за мной! — скомандовал Махтумкули. — В дозор поедут Оразменгли и Шарлы.

Оба подскакали к шахиру, пылая гневом.

— Разве ты не знаешь, что мы готовы были пролить кровь друг друга? — спросил Шарлы.

— Потому и посыла́ю. На войне личное нужно прятать в хурджун, а тот хурджун утопить на дне колодца.

— Какая теперь война! — воскликнул Оразменгли.

— А разве теперь мир? Разве был такой год, чтоб геркезы не испытали набега? Езжайте впереди отряда, слушайте ночь, пронзайте черную тьму молодыми глазами. От ваших глаз и ушей — благополучие всех джигитов.

Дозор уехал вперед. С полчаса́ отряд Махтумкули двигался по дороге в сторону кызылбашей. Вернулись дозорные.

— Мне показалось, что впереди какое-то движение, — сказал Шарлы.

— Никого там не было! — рассмеялся Оразменгли. — Мы стояли затаясь и прижимались ухом к земле — ничего не услышали. Может, волк какой пробежал или лисица.

— Будем возвращаться в аул, — объявил Махтумкули. — Число постов нужно удвоить.

— Махтумкули, ты собираешься научить геркезов осторожности, но не научишь ли ты их трусости? — обратился к шакиру Оразменгли.

— На земле один лев мог спать спокойно, да только до тех пор, пока люди не придумали ружья, — ответил Махтумкули.

13

На заре прискакала к кибитке Махтумкули Хансервер, мать Шарлы и красавицы Сервер. Акгыз разбудила мужа.

— Где мой Шарлы? — спросила Хансервер.

— Как где? — удивился Махтумкули. — Я посылал Шарлы в дозор, он вернулся, и мы все вместе поехали в аул.

— Шарлы не ночевал в кибитке.

— Может быть, он остался с дозорными?

Махтумкули оседлал коня, поскакали к постам. Их было всего два. Шарлы среди постовых не оказалось.

И снова пропел карнай тревогу.

— Что-то наш Махтумкули заигрался в войну, — ворчали джигиты, но когда узнали, в чем дело, сон отлетел даже от самых знаменитых лежебок.

Осмотрели окрестности и увидали множество чужих следов. Люди ужаснулись:

— Приходили кызылбаши! Целое войско. Если бы не Махтумкули-провидец, нас бы всех или вырезали, или угнали в рабство.

К Махтумкули подъехал Оразменгли:

— О шахир, прости меня за неразумные слова, которые я сказал тебе вчера.

Хансервер изошлась слезами:

— О мой Шарлы! О мой ясноликий! Я тебя носила под сердцем, а ты покинул меня, оставил одну, старую, немощную. Я ли тебя не берегла, сыночек мой! Трое твоих старших братьев родились мертвыми. Я молилась дни и ночи, чтоб аллах оставил тебя в живых. Я повесила в кибитке шар из ивовых прутьев, чтобы ты у меня был на радость всему белому свету, имя я тебе дала Шарлы, и ты выжил, и за тобой пошли мои другие дети, твои сестры.

Махтумкули тронул женщину́ за плечо:

— Что ты причитаешь, Хансервер, словно твой Шарлы покойник?

— О Махтумкули, пошли к кызылбашам гонцов. Я дам за него столько серебра, сколько весит мой сын. Только пусть мне вернут его живым.

— Джигиты! — обратился Махтумкули к мужчинам аула. — Мы должны сделать все, чтоб ни одна мать нашего аула не проливала слез по сыновьям и дочерям, угнанным в рабство. Все на коней!

14

Вражеский отряд в полсотни сабель укрывался в широком распадке. Здесь была хорошая трава, зазеленевшая после осенних дождей. Отряд отдыхал, кони паслись.

— Вчера мы их спугнули, — сказал Махтумкули, высматривая противника из-за камней, — но они, видно по всему, сегодня ночью собираю́тся попытать счастья еще раз.

— А вон Шарлы! — показал Оразменгли́ на человека с выкрученными назад, связанными ру́ками.

— Врасплох их не застанешь, — размышлял Махтумкули. — Справа горы, не подступись, а слева — смотри, какая узкая горловина в ущелье. Пока мы все втиснемся в долину, они уйдут по косогору на юг.

— Пушку бы! — помечтал Оразменгли.

— Да уж пора бы завести, на страх разбойникам. Вот что мы сделаем. Полусотня самых резвых пойдут через ущелье. А остальная полусотня ударит из-за нашего с тобой укрытия. Склон здесь пологий. Бежать будет хорошо. Мы дадим залп из десяти ружей, спугнем коней и бросимся в рукопашную.

Все приготовились к бою. Махтумкули всматривался в лица: в пешем строю туркмены сражаться не любят и не умеют, но на лицах решимость. Махтумкули взмахнул саблей.

Десять выстрелов нестройно, но мощно обрезали тишину. Эхо подхватило грохот и закружило по горам, ударяя с размаха о гулкие скалы. Кони кызылбашей, разбившись на два косяка, помчались по ущелью. Кызылбаши бегали за лошадьми, хватали́сь за оружие.

— Алл-ла-аа! — закричал Махтумкули и побежал вниз, в долину. Ноги скользнули, он упал, поднялся, прыгнул с камня на камень.

— Алл-ла-а! — кричали геркезы, устремляясь за шахиром.

А из ущелья уже выметывались всадники.

Кызылбаши, успевшие поймать лошадей, уходили по косогору, но больше половины попали в кольцо и бросили оружие.

— Не убивать! — приказал Махтумкули. — Хансервер посылала нас дать за ее сына выкуп. Пусть теперь матери и жены кызылбашей ломают головы, где найти деньги за своих сынов, мужей.

И обнял освобожденного Шарлы.

15

Пел Махтумкули, как давно не пел. Звенел его дутар, подобно полноводной реке.

Не страшен враг нам, пусть стоит у самых наших стен,

Нас в плен не взять, — туркмена сын не знает слова "плен".

Когда бы гости ни пришли, всегда готов им той,

Туркмена речь всегда пряма, нет лжи в ней никакой.

Так говорит Махтумкули — нет на душе пятна,

Бог на него направил взор — цветет его страна.

Это был той победителей. Сам Ханалы-хан приехал дать выкуп за пленных. Хан оказался старым и очень больным человеком.

— Я любил стихи твоего отца, — сказал он шахиру, — но мечтал держать птицу в клетке. Я люблю твои стихи, Махтумкули. Я один, может быть, знаю им истинную цену, но вместо наслаждения беседой мы разговариваем на языке ружей и сабель. За тобой по пятам ходит слава прорицателя. Скажи мне, когда люди станут жить в мире?

— Ханалы-хан, чем говорить за весь мир, давай говорить за самих себя сначала. Уйми своих разбойников.

— Я не в силах