Ванечка и любовь - Микита Франко

не поймут меня. Они главные, как рабовладельцы, они просто увезут меня, и ничего нельзя с этим сделать. Они хотят себе все права и поэтому у меня не осталось никаких прав. Но мне наплевать на гей-браки. Мне наплевать, как будут записаны родители в моих документах, мне наплевать, что в Канаде не будут смеяться над нами. Это мелочи – они мне не нужны.

Мне была нужна Нина, я хотел прожить с ней всю свою жизнь, хотел пропускать через свои пальцы её зеленые волосы, хотел веселить её, а потом слушать, как она смеётся. А они этого не понимали.

А ещё типа любят друг друга. Любят, а нихера в любви не понимают — как это так?

С музыкой у меня ничего не получалось. На занятиях с Зоей Григорьевной я ни на чём не мог сосредоточиться, только думал о переезде, о Нине и о нашем расставании. День «икс» неумолимо приближался.

Зоя Григорьевна что-то говорила, говорила, а я смотрел на своё отражение в стенке фортепиано, и выглядел там таким жалким, лохматым, маленьким.

Она наигрывала мне, просила повторить, я пытался, но по её разочарованному тону, просящему переиграть, я понимал, что всё делаю не так.

В конце концов, она, разозлившись, сказала в сердцах:

- Что за бездарность!

Прежний Ваня, наверное, разозлился бы, и эта злость подхлестнула его сыграть требуемое – просто из вредности. Но тогда я был какой-то другой. Ничего не хотел. И вспышка гнева, возникшая буквально на секунду, погасла сразу же сама собой.

Так ничего и не добившись, Зоя Григорьевна отпустила меня домой. Я покорно встал из-за инструмента, неспешно собрался и ушёл. Кажется, её удивляла моя апатичность, моё спокойное отношение к тому, что она назвала меня бездарным. Она, наверное, специально это сделала, чтобы услышать хоть какой-то намёк на отдачу, но у меня не было сил ни на что.

По дороге домой встретил Нину в компании её ровесников: Костик и две каких-то девчонки. У одной фиолетовые волосы, у другой – красные. Они шла из придомового магазина и им было очень весело – смеялись так, что я слышал с другого конца двора. В руках у Нины была бутылка вина, а у остальных – по бутылке в каждой. И того семь.

Нина увидела меня, обрадовалась:

- Ваня! Привет!

Я остановился, не доходя нескольких шагов до них:

- Вы что, грабанули алкаша?

Они все так захохотали, как будто лучше шутки в своей жизни не слышали. Видимо, еще недавно бутылок было больше, чем семь.

- Да мы отмечаем! - ответила Нина сквозь смех. – Пойдём с нами!

- Что отмечаете? – не понял я, лихорадочно вспоминая дату.

Я знал, что Нина родилась второго февраля, что по гороскопу она водолей и что мы идеально совместимы, потому что я овен. Короче, я бы ни за что не пропустил её день рождения, значит, отмечали что-то другое.

Но что – мне не ответили. Нина лишь повторила:

- Пойдём! – и потянула меня за руку.

Я пошёл. Опыт детдома подсказывал мне, что пойти куда-то с пьяными людьми – это плохая идея, но среди них была Нина, а я верил, что при ней ничего плохого не случится. К тому же, мне было важно проводить с ней как можно больше времени, пускай даже так.

Дома у Нины не было никого. Я положил свою нотную папку на полочку в коридоре, аккуратно разулся, а остальные прошли в квартиру прямо в обуви.

Они расположились на кухне, достали кружки – обычные такие кружки с цветочками и узорами, и принялись разливать в них вино так, как будто это сок или вроде того. Костик и мне предложил, но я сказал, что не буду. Я ненавижу алкоголь — знаю цену этому веселья.

Они выпили и разбрелись по разным комнатам. Подружки Нины пошли в зал и врубили там музыку на телефоне, начали танцевать, а Нина с Костей остались на кухне, и он начал к ней приставать, а она смеялась и говорила: «Отстань», но всё это выглядело так, как будто на самом деле она не хочет, чтобы он отстал. Потому что я сказал: - Хватит, она же говорит отстать.

А Нина засмеялась:

- Ой, Вань, тебе не понять!

Было невыносимо смотреть, как Костик пытался непослушными, неуклюжими растопыренными пальцами схватить Нину за грудь. Я тоже ушёл в зал.

Там девчонки пьяно танцевали, цепляясь друг за друга, словно теряли равновесие, и смеялись. Одному мне было не смешно.

- Что вы отмечаете? – спросил я, перекрикивая музыку.

- Какой хороший мальчик! – пьяно сказала красноволосая и потрепала меня за щеку.

На вопрос так никто и не ответил. Я повторил:

- Что вы отмечаете?!

Опять никакой реакции.

В груди поднялась противная тревога. Ноги и руки задрожали, не слушались, я прибежал обратно на кухню, хотел спросить Нину, почему она мне ничего не объясняет, зная, как я переживаю о нашем расставании!

Но там, на кухне, они целовались с Костиком. Так противно, громко и чавкающе, что я подумал: «Как животные», и мне даже показалось, что эта кухня воняет, как клетка со зверями – нечеловеческим запахом.

Я заплакал, привалившись к косяку, и мне казалось, что у меня такие тяжёлые слёзы – как ртуть.

Я ударился лбом о косяк. Они отвлеклись на звук, прекратили целоваться. Нина спросила:

- Ваня, ты чё стучишь?

- Ничего, - ответил я и, резко развернувшись, пошёл в коридор.

Обулся, оделся, взял свою нотную папку и выскочил во двор.

Шёл домой, задыхаясь от слёз, и как на зло столкнулся с Банзем и Гренкой, хотя сто лет они уже ко мне не подходили. Но тут заметили, что реву, и сразу им стало от этого весело. Что за порода людей такая, которым весело, когда другим плохо?

Они встали с двух сторон и давай издеваться:

- Чё ревёшь, парень бросил?

- Не, наверное, песню грустную услышал, он же музыкантик!

Банзай ударил меня по затылку – не сильно, и от того, как это было не сильно, я почувствовал себя совсем жалким. Мне захотелось закрыть глаза и спрятаться куда-нибудь.

А Гренка выхватил из рук мою папку с нотами, бросил её на припорошенную снегом землю и наступил. Я замер. И, заметив мою реакцию, он наступил ещё раз и ещё.

Меня затрясло всего, заколотило мелкой дрожью. Я подумал, что сейчас буду драться. Брошусь на них обоих, и буду бить до