Музыка крыльев - Дэвид Алмонд

Да, она счастлива. Нет, она не чувствует себя брошенной.

Всё, связь сдохла окончательно. Маму больше не слышно.

Сильвия посмотрела за холмы в сторону города.

Скоро возвращаться.

В углу сидели мыши. Неподвижно так сидели — две тени у плинтуса. С потолка свисали на нитях три паука. На заборе перед окном восседала галка. Нет, две галки.

Она не обращала на них внимания.

Она дула в хрупкую полую кость. То зажимала пальцами дырочки в кости, то отпускала. Звуки получались лёгкие, нежные. Она дунула сильнее — звуки стали чуть громче.

— Но разве нас услышат в вашем огромном клубе? — спросила она.

— Мы скажем Майку, чтобы он велел всем замолчать, — ответил Габриель. — Он их утихомирит.

Репетировали у неё дома, в гостиной. Мама ещё не вернулась.

Они были вдвоём.

Сначала пытались играть народные песни — «Раз поутру», «Воды Тайна», — но их музыкальные инструменты для этого не годились: не хватало нот. Поэтому они стали просто дуть в свои полые кости, то сильнее, то слабее, работали языками, щеками, пальцами, лёгкими. И мелодии получались каждый раз новыми, совсем разными. Иногда они резали слух, а иногда ласкали. Иногда звуки были неровными, отрывистыми, даже противными, а иногда соединялись в полную гармонии и изящества музыку.

Габриель засмеялся.

— Даже не знаю, зачем мы репетируем, — сказал он. — Вряд ли мы доведём хоть одну мелодию до совершенства. И репертуар нам не собрать.

Но они продолжали играть, позабыв обо всём. Впрочем, Сильвия знала, что не отдаётся музыке целиком. Потому что боится снова перенестись в древность, снова пересечь какую-то неведомую границу. В лесу это получилось естественно, но зачем делать это в деревне, в доме, где когда-то жили лесники? Да и не хочется ей никуда, ей хорошо здесь, в этом месте, в это время, с этим мальчиком.

Она широко улыбнулась. Кивнула на мышей и пауков и прошептала:

— Хорошие у нас слушатели?

— Да, — шепнул он в ответ.

Она знала, что музыка их сближает: они дышат в унисон, а тела их раскачиваются в такт. Иногда их плечи соприкасались. И они улыбались, глядя друг другу в глаза. А потом они смотрели друг другу в глаза без улыбки — заглядывали в глубины, созданные и раскрытые музыкой. Но границу она больше не переходила.

Достаточно того, что творится у неё внутри. Там столько перемен…

Когда за окном окончательно смерклось, она отложила кость.

Мыши исчезли. Пауки уползли. Галки улетели.

— У нас всё получится, — сказала она.

— Конечно.

— Только я на людях стесняюсь.

— Я тоже. Но всё будет хорошо.

— Конечно.

Он смотрел на неё, не сводя глаз.

— Мы всё отрепетировали, — сказала она. — Наверно, на сегодня всё.

— Как скажешь. — Он пожал плечами.

Она проводила его к двери.

Они поцеловали друг друга. В щёку.

Он ушёл.

Девушка не возвращалась. Мама не возвращалась. Сильвия осталась одна. Она играла на полой кости в кухне, в маленькой гостиной, в спаленке наверху. Стояла и играла. Ложилась на пол и играла. Иногда ей казалось, что она поднимается с пола, взлетает, парит, что она превращается в канюка, из кости которого сделан её инструмент.

По ночам ей снилось, что на ней и внутри неё растут леса. Что леса растут по всему миру. Ей снилось, что все живые, все мёртвые и все ещё не родившиеся танцуют вместе на лесных полянах.

Однажды ночью её спальня превратилась в лесную поляну.

Она лежала там, как сбитый выстрелом канюк. Из-за деревьев вышли люди с кремнёвыми ножами. Они опустились на колени или присели на корточки рядом с ней. Её распилили, разрезали, разделали и разложили её кости на земле.

Потом взяли локтевую кость, вычистили оттуда костный мозг, вырезали отверстие-мундштук и дырки для пальцев.

И тут девушка всё-таки появилась. Именно она взяла инструмент, сделанный из локтевой кости Сильвии, и заиграла. Играла она очень красиво, и люди стали танцевать под музыку, исходившую из кости Сильвии.

И девушка превратилась в ту птицу, из которой вынули полую кость. В птицу по имени Сильвия Карр. Девушка стала Сильвией Карр. Её кости были костями Сильвии. Её плоть была плотью Сильвии. А сама Сильвия Карр была счастлива, что эта девушка держит её в руках, дышит ею, стала ею…

Она была Сильвией, Сильвия была ею.

Проснувшись, Сильвия знала, что всё меняется и со временем изменится ещё больше.

Проснувшись, она познала счастье, которого никогда раньше не ведала.

Сильвия взяла альбом и нарисовала скалу, а у скалы девушку. С длинными волосами, с бусами из ракушек. Её взор, спокойный и ясный, был устремлён вдаль. В одной руке — кремнёвый нож, в другой — каменный молоток.

Сильвия вздохнула. Рисунок далеко не идеальный, но лучше у неё не получится. Она закрутила его в рулончик и пошла к Андреасу.

Было холодное утро. Моросил дождь.

Она постучала. Медленные, шаркающие шаги. Наконец дверь открылась.

Андреас стоял на пороге, опираясь на палку трясущимися руками.

— Холод плохо переношу. Вообще, день на день не приходится. — Он улыбнулся. — Заходи, Сильвия.

Она села в кресло. Он принялся уговаривать её выпить чаю: он заварит.

— Я тут для вас нарисовала, — перебила она Андреаса и развернула рулон.

Сейчас, когда на картинку смотрела ещё одна пара глаз, она понравилась Сильвии больше: яркая трава рядом с тёмной скалой, узоры на скале, да и сама девушка выглядела более реальной. Живой.

Такой, какой она была на самом деле.

— Замечательно! — воскликнул Андреас.

Он всмотрелся в изображение, потом внимательно посмотрел на неё.

— Это ты, Сильвия?

Как объяснить?

— Думаю, что да, Андреас. Какой я была пять тысяч лет назад.

— Значит, точно ты. Спасибо.

По стенам комнаты — книги, книги, книги. Ещё на полках лежали разные древние орудия труда. На полу у ног Андреаса стояла старая картонная коробка.

— А я тут ворошу своё прошлое, — сказал он и глубоко вздохнул. — Я считал, что осилю это в одиночку. Но кто знает? Ты пришла, Сильвия, и в этом что-то есть. Ты в самом начале пути. Я близок к концу.

Он кивнул на коробку.

— Помоги-ка.

Она подняла коробку, поставила на стол. Он снял крышку.

Внутри были бумаги и фотографии.

— Это я, — сказал он. — Таким я был пять тысяч лет назад. Или восемьдесят лет назад.

Он достал одну фотографию. И прижал картинкой к груди.

— Может, ты меня возненавидишь, — проговорил он, глядя вдаль, волнуясь, но стараясь побороть волнение. — Я много раз