Олень - золотые рога - Леонид Владимирович Дьяконов

ног валится,

А подушечка тряпичная

⠀⠀ ⠀⠀ В слезах тонет…

Болят-болят резвы ноженьки

⠀⠀ ⠀⠀ Со дороженьки,

Болят-болят белы рученьки

⠀⠀ ⠀⠀ Со работушки,

Болит-болит сердце бедное

⠀⠀ ⠀⠀ Со кручинушки…

⠀⠀ ⠀⠀

А когда Дарья Михайловна кончила, тогда Гэля затянула свою, польскую. Слов не понять, но песня тоже печальная.

А потом стали петь все вместе. И Гэля пела вместе. Она сказала:

— У меня мама была русская, и я эти песни знаю.

Но Мишка не слышал ничего этого. И Гэлину песню не слышал. Он так объелся, что заснул за столом прямо как маленький. Вот стыдно-то!

Его положили на кровать, а потом мама принесла домой, раздела, а он даже не проснулся, так и спал до утра. А утром их разбудил громкий, нахальный стук в дверь. И началось…

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

10

⠀⠀⠀ ⠀ ⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Мишку хотят снова взять в дети

⠀⠀ ⠀⠀

Мама проснулась, услышала нахальный стук в дверь, испугалась и заторопилась:

— Ой, извините, пожалуйста!.. Я сейчас, сейчас!..

Она быстро-быстро оделась. Мишка тоже не отстал: раз-два и готово! Долго ли влезть в штанишки!

Теперь можно. Мама открыла дверь, и в комнату вошел старый черт. Ух, как он сегодня приоделся! И бороду свою желтую расчесал!

За ним в комнатку вошли еще двое — мужчина и женщина. Оба — очень нарядные.

Мама сконфузилась, стала приглашать:

— Проходите! Проходите! Садитесь, пожалуйста!

Хорошо, что Сигизмунд починил безногий стул и теперь на каждого гостя досталось по стулу, как и полагается.

Старый черт и мужчина сели сразу. А женщина сначала вынула из сумочки тонюсенький платочек с кружевами по краям и вытерла им стул, а уж потом села.

Она старалась вытирать незаметно, но все равно все видели. И Мишка понял, что его маме это не понравилось.

Ну и правильно, что не понравилось. Ведь они не грязнули, не трубочисты, так зачем вытирать.

Гости молчали и почему-то уставились на Мишку. Мишкина мама тоже молчала. Но она смотрела не на Мишку, не на гостей, а куда-то вниз, в половицы, словно разбила что-то и вот теперь смотрит — горюет.

Наконец, старый черт открыл пасть:

— Вот, Мариванна! — сказал он маме. — Это — те люди, о которых я вам излагал.

Мама не ответила ему.

Тогда он обратился к гостям:

— Вот, — сказал он, показывая на Мишку, — это — тот мальчик, о котором я вам излагал.

Мама по-прежнему молчала.

Тогда старый черт снова показал на Мишку и сказал:

— А вы побеседуйте с ним!

— Мальчик! Как тебя зовут? — тонким приятным голосом спросила незнакомая женщина.

— Мишка!

— Почему Мишка? — удивилась, а потом улыбнулась женщина. — Почему не Миша?

Мишка подумал и промолчал.

— А сколько тебе лет?

— Семь-восьмой!

— А ты не хотел бы сходить ко мне в гости?

Женщина спрашивала, а мама молчала, и Мишка снова промолчал.

Тогда женщина стала уговаривать его:

— Пойдем, Миша!.. У нас есть заводной паровоз. Он сам ходит по рельсам, как настоящий… Пойдем, я подарю тебе его!.. А сколько у нас игрушек! Три ящика!.. У нас был мальчик…

Тут голос женщины дрогнул, и она немножко помолчала, а потом опять начала:

— А теперь у нас нет мальчика… Пойдем к нам, и ты будешь моим мальчиком…

Но мама молчала. И Мишка тоже изо всех сил молчал.

— Какой дикарь! — обиженно и даже чуточку сердито сказала женщина. — Женя был совсем не такой!

— Дитя — воск! — сказал старый черт, а потом крикнул Мишке: — Михаил! Поди, побегай!

Но мама молчала. И Мишка молчал, не подымаясь с места.

Вдруг мама махнула рукой, словно решила чго-то, и заговорила:

— Поди, погуляй, сыночек! — сказала она. — А мы здесь поговорим.

Мишка встал, неловко и некрасиво протиснулся между гостями и вышел из комнатки.

— Уф! — вздохнул он на крылечке.

Крылечко было залито солнцем, по голубому небу бежали легкие белые облака, а Мишке было не весело. Он как будто не видел ни солнца, ни облаков, а только ждал, ждал, ждал, что с ним сделают.

Мама в комнатке заговорила так громко, что донеслось до крыльца.

— Спросим у мальчика! — сказала она. — Спросим, и пусть он решит сам.

И снова голоса притихли. Потом послышались незнакомые осторожные шаги, на крылечко вышел нарядный новый гость и вежливо сказал:

— Миша! Пройдите в комнату!

Мишка вошел.

— Сядь! — сказала мама.

Мишка снова неловко протискался мимо стульев и опять забрался на подоконник.

— Миша! — сказала мама. Она старалась говорить спокойно, но ее голос все равно дрожал и прерывался, а левая рука быстро-быстро теребила лямочку на груди. — Миша! У этой тети был мальчик. Он умер. Им надо такого же мальчика. Они хотят взять тебя в дети. Тебе у них будет… хорошо. Они будут тебя любить…

Тут мама остановилась, передохнула и потом сказала:

— Пойдешь к ним?.. Если хочешь — иди!.. А если не хочешь — оставайся у меня… Я тебя очень люблю!..

И уставилась на Мишку, словно никогда еще его не видела или словно уже прощалась с ним.

И вдруг Мишка вспомнил тот давний вечер, когда мама пошла на кухню за водой, а старый черт привязался к ней и стал насказывать, что надо отдать Мишку в дети, надо от него — от безотцовщины — избавляться. И как мама выбежала из кухни, даже забыла взять воду. И стала целовать Мишку и тихонько кричать: «Ты мой! Мой! Никому тебя не отдам!»

Мишка сразу заволновался и как-то растерялся, не мог ничего сказать. А старый черт подумал, что Мишка уже соглашается идти в дети и весело сказал ему:

— Ну, Михаил? Что же ты молчишь? Собирайся! Видишь, какое счастье тебе выпало!

Вместо ответа Мишка бросился к маме и вцепился в нее.

— Не хочу! — сказал он. — Не отдавай меня!

— Не отдам! Никому не отдам! — закричала мама и громко заплакала.

— Зачем эти представления? — проворчала незнакомая нарядная женщина и поднялась со стула. Она сердилась, но тоже чуть не плакала.

Вслед за ней, не попрощавшись, вышел нарядный гость.

Старый черт уходил последним. В дверях он обернулся и презрительно посмотрел на маму.

— Дура! — сказал он, как ударил, и хлопнул дверью.

Он еще долго сердился, этот самый старый черт, и все звал маму дурой. А она терпела, молчала, но все равно не отдавала Мишку. Ни