Ванечка и любовь - Микита Франко

Просто я не хотел никуда уходить.

Или вот:

Любил ли я хоть раз до этих пор?

О нет, то были ложные богини.

Я истинной красы не знал отныне...

С тех пор, как я начал общаться с Ниной, я перестал вспоминать Одри Хепберн. Она, конечно, нереально красивая, она даже красивее Нины, но она не настоящая, понимаете?

В общем, какую бы фразу я ни прочёл у Шекспира, я всегда находил тысячи собственных мыслей на неё и сотню похожих ситуаций. Так странно! Шекспир – это же доисторический чувак. Как он мог знать что-то подобное про меня?

Я дочитал пьесу за один вечер, и так впечатлился, что решил написать для Нины собственное стихотворение. Получалось ужасно. Пока я писал, рифмы «кровь-любовь» и «сердце-дверце» казались мне очень удачными, но перечитав, я понимал, что всё не то. Сминал листок, начинал заново – и опять получалось отстойно.

После двадцати тщетных попыток я понял, что лучше не изобретать велосипед, а переписать у Шекспира лучший отрывок, сложить всё, как письмо, и подсунуть ей под дверь – ну, прямо как в древности.

В общем, я взял новый листок и аккуратно, как на уроках чистописания в первом классе, вывел этот отрывок:

Ее сиянье факелы затмило.

Она, подобно яркому бериллу

В ушах аралки, чересчур светла

Для мира безобразия и зла.

Как голубя среди вороньей стаи,

Ее в толпе я сразу отличаю.

Только «её» я заменил на «твоё», а «она» - на «ты».

Запечатал письмо в самодельный конверт, на конверте нарисовал сердечко. Перед сном спрятал его под подушкой, а ночью каждый час просыпался и нащупывал его рукой – на месте или нет?

Утром, даже не позавтракав, пошёл к ней. Хотел оставить письмо в двери или положить на коврик, но подумал, что его так заберет кто-нибудь другой. Пока размышлял над тем, что можно сделать, чтобы письмо попало именно к Нине, дверь вдруг открылась и сама Нина оказалась на пороге.

Она стояла лохматая, в пижаме и тапочках, с пакетом мусора в руках, но всё равно красивая. Весело сказала:

- О, привет! Раз ты здесь, можешь, пожалуйста, в мусоропровод кинуть? – и протянула мне мешок.

- Ага, - сказал я, взяв мешок.

Выкинул его, вернулся к двери. Она сказала:

- Заходи, дома никого нет. Предки и Жора эту неделю живут на даче, так что я только с Костей.

- С кем? – я надеялся, что не расслышал. Или ошибочно услышал что-то другое.

- С Костей, - повторила Нина.

Я убедился, что со слухом у меня всё в порядке, хотя в ту минуту предпочёл бы скорее оглохнуть, чтобы не слышать подобных новостей.

Дальше ещё хуже. Она сказала:

- Просто он ночевать оставался.

- Ночевать? – повторил я потухшим голосом, хотя и без уточнений было понятно, что да – ночевать.

- Ты проходи, чего стоишь, - поторопила меня Нина.

Я покорно шагнул за порог, медленно разулся. Нина была веселой. Я старался не думать о том, что бывает, когда парень ночует у девушки.

- Ты чего зайти решил? Просто так или дело? – спросила она.

Конверт был у меня в руках. Я посмотрел на него, понимая, что теперь уже не пригодится. Начал, сминая, пихать его в карман:

- Да нет, ничего, неважно.

- Эй! – она начала меня останавливать. – Что там? Ты мне хотел показать? Подожди!

Она всё-таки выхватила его у меня. Я представил, как будет глупо прыгать по квартире перед Костей, пытаясь отобрать конверт у Нины, и не стал ничего делать. На меня такая усталость навалилась неожиданно – когда ничего уже не волнует.

Нина распечатала конверт, быстро прошлась глазами по строчкам, воскликнула:

- Вау! Это Шекспир! Он тебе нравится?

- Ага, - вяло откликнулся я.

Я чувствовал себя так, как будто в моём животе какой-то узел, от которого у Нины пульт управления. Она может сделать так, чтобы узел приятно расслаблялся, а может затянуть его до самой боли.

Тогда узел был натянут до предела.

- Здорово! – она пошла на кухню, где сидел Костик, чтобы показать ему. – Смотри, современные дети сейчас любят Шекспира!

Узел передавил легкие. «Современные дети»…

- Я пойду, - хрипло сказал я из коридора.

- Ты чего? – удивилась Нина. – Ты же только пришёл.

- Мне плохо.

- Что-то случилось? Заболел?

- Не знаю. Может, глисты.

Я быстро обулся и вышел за дверь. Хотелось плакать и не хотелось чувствовать.

Поэзия – просто рифмованная херня. Ничего особенного. Пошёл ты к черту, Шекспир.

Я снова поговорил с Мики о Нине. Приходилось всякий раз выбирать Мики для таких разговоров, потому что со взрослыми вообще не имеет смысла обсуждать важные вещи. Особенно со Львом. Он на любой вопрос отвечал мне: «Вырастешь – поймёшь». Или: «Будут свои дети – поймешь». Или: «Вот начнёшь сам работать – поймёшь». Кошмар какой-то, чтобы что-либо в жизни понять, оказывается, надо вырасти, родить и начать работать. Лишь бы всё это не случилось в один день, а то я пойму тогда слишком много – больше, чем буду готов.

Мы пили чай на кухне, и тогда я рассказал Мики, что Нина вообще не понимает моих знаков внимания и ночует с долбаным Костиком.

Он ответил:

- То, что она не любит тебя в ответ – это хорошая новость. Если бы она любила малышей вроде тебя, это было бы нездорово.

- В смысле – нездорово?

- Ну, взрослые не должны влюбляться в детей. Это ненормально.

- Она не взрослая, - спорил я. – Ей пятнадцать.

- Для тебя она взрослая. В твоём возрасте это имеет значение.

- Ну и ладно, - буркнул я. – Через пару лет это будет неважно.

- Через несколько лет, - поправил Мики.

- Ну и фигня, - уверенно повторил я. – Хоть сколько. Мы созданы друг для друга. Я знаю.

- А она знает?

- Пока нет. Она пока не умеет меня любить, но она поймёт.

Мики лишь усмехнулся и пожал плечами. Мы помолчали немного. Я взял печеньку, окунул в чай. Тут Мики спросил:

- А тебе не всё ли равно, если скоро мы уедем навсегда?

Печенька отвалилась и начала тонуть. Я принялся вылавливать её ложкой, делая вид, что не услышал этого ужасного напоминания.

Я действительно совсем забыл, что впереди отъезд, и что у меня нет никаких нескольких лет рядом с Ниной, что