Меня никто не знает - Кристина Выборнова

Поэтому мы продолжаем катиться вперед под темным, почти ночным небом и непрекращающимся дождем, среди брызг и пара от дороги, который переходит уже в настоящий туман. Радио еще немного хрипит про стихийное бедствие, после чего заводит необоснованно радостную песню. Я слушаю ее под плеск колес, и обрывки невеселых воспоминаний снова вертятся в моей голове.

Раньше я, как ни удивительно, довольно неплохо плавала. Меня даже водили в бассейн к тренеру, но потом перестали, потому что у меня, по словам мамы, не было спортивного честолюбия, побеждать я не стремилась, а так просто плавать — только время и деньги тратить. Но в Липецке я все-таки часто бывала на Матырском водохранилище и купалась там в чистой, чуть желтоватой от песка воде. Ходили мы туда, конечно, всегда с бабушкой, только она не купалась, а сидела в тени под кустами ивы в широкополой шляпе и читала либо разговаривала с соседями по пляжу.

Обычно бабушка старалась водить меня утром, когда не было сильного солнца, но в тот июльский день мы припоздали, а мне очень хотелось купаться, поэтому я упросила бабушку поехать на пляж к двум часам.

Народу было непривычно много: вся наклоненная к воде полоса песка была усеяна цветастыми подстилками, по сухим глинистым тропкам из серого бурьяна то и дело выбегали новые отдыхающие с матрасами, магнитофонами, мангалами и т. д. Бабушка сморщилась и велела мне купаться побыстрее, а сама ушла в тень, в дальний конец пляжа.

Я вошла во взбаламученную воду и окунулась рядом с очень шустрой девчонкой младше меня года на четыре, то есть лет шести. Даже сейчас помню, какой яркий у нее был купальник: изумрудный с красными полосами через грудь, а рыжеватые волосы сильно кудрявились даже в воде. Она крутилась, брызгалась, пыталась нырять, а рядом по колена в воде стола ее утомленная бабушка с выпяченным животом, в белой панаме, и повторяла: «Наташенька, не ходи на глубину». Я и не думала с ними заговаривать, потому что понимала, что неприлично приставать к незнакомым людям, а вот Наташа вдруг сама полезла ко мне: «Девочка, как тебя зовут? А давай дружить? А давай наперегонки в воду? А поплыли вдоль берега?» Чем-то она была похожа на Илью.

Поскольку друзей у меня никогда не было ни в Москве, ни в Липецке, Наташино внимание мне даже понравилось и мы принялись дружно вбегать в воду, поднимая брызги. Ее утомленная бабушка, посмотрев на нас, сказала: «Ну вот, Наташенька, большая девочка с тобой поиграет, а я пойду полежу», — и куда-то ушла. Мы обе на это не очень обратили внимания.

Потом Наташе надоело брызгаться, и она решила скакать по воде вдоль берега, где было ей примерно по шейку, а мне — по грудь. Прыжки получались плавными, мы играли в птиц и изображали, что это мы так летаем.

— Я знаешь кто? — оборачиваясь ко мне мокрым лицом, говорила Наташа. — Я лебедь!

— А я — утка!

— А я — гусь!

Я порылась в памяти в поисках интересных названий птиц и гордо крикнула:

— А я — альбатрос!

— Ух ты! — засмеялась Наташа. — А я тогда тоже альба…

Конец слова слился с бульканьем. Ее лицо почти мгновенно исчезло под водой. Потом снова появилось, но выражение его уже не было веселым: скорее, каким-то задумчивым. Она молча задирала голову, чуть-чуть пускала пузыри (нос ее продолжал оставаться под водой), и смотрела при этом на меня, а я, в недоумении, на нее. Посмотрев некоторое время, она опять опустилась вниз: только рыжие волосы всплыли и закачались на поверхности. Тут я подумала: а может, она тонет? Да нет, тонущие люди же должны махать руками и кричать. Наверное, балуется?

Я так ничего и не решила, но на всякий случай прыгнула поближе к ней. Пальцы моих ног встретили холодную пустоту вместо дна: да тут, оказывается, яма! Наташу было видно только по рыжеватому пятну от волос на поверхности. Я неуверенно посмотрела на это пятно, зажала себе нос, зажмурилась и тоже погрузилась в воду: с разжатым носом и открытыми глазами я нырять еще не умела. Под водой я принялась щупать свободной рукой и наткнулась на твердое, шершавое от купальника, Наташино туловище. Наверх у меня тащить не получилось, поэтому я просто потянула ее на себя, отступила по холодному скользкому дну назад, и вскоре моя голова показалась над водой. Только я хотела приподнять Наташу повыше, как она вдруг ужасно захрипела, закашлялась и полезла прямо мне на плечи так, что я упала обратно в воду, не успев зажать нос…

Нас обеих вытащили веселые парни, от которых пахло пивом. Теперь ужасно кашляли и плевались мы обе, согнувшись и упершись руками в коленки, а парни хлопали нас по спинам, смеялись и говорили, что мы ухитрились утонуть в лягушатнике.

Тут прибежали и обе бабушки: моя, бледная под широкополой шляпой, и Наташина — красная и намазанная кремом от загара.

— Ты чего же?! — закричала она, повернув ко мне распаренное пухлое лицо. — Ты чего же не следишь?! Ты же старшая, а у тебя ребенок чуть не утонул!

— У меня ребенок? — удивилась я и посмотрела на Наташу. Наташа кашляла, ей было не до меня.

— Конечно! — продолжала кричать Наташина бабушка. — Такая большая девочка, а не может за маленькой последить! Как тебя воспитали-то! Стыдоба! Наташенька, иди сюда, бабушка к тебе пришла, иди, высморкайся как следует, моя цыпочка…

Они ушли. Я подняла глаза и, увидев холодный взгляд своей бабушки из-под шляпы, поняла, что ничего хорошего меня не ждет. Но бабушка не кричала: просто, еще немного посмотрев на меня, выговорила:

— Мне за тебя очень стыдно, Варя. Послушай, что люди про тебя говорят. Если уж взялась следить за девочкой, разве можно было пускать ее на глубину? Я смотрю, ты еще совсем не выросла. Все, хватит, накупались: едем домой.

Она пошла вперед, а я — за ней, шепотом репетируя возражение: «Но я же не бралась за ней следить»… Только, конечно, вслух я его говорить бабушке не стала: она бы это восприняла как жалкую попытку сбросить с себя ответственность, и была бы права.

Тем летом я больше не ездила на Матырку, как-то не хотелось. А потом иногда бывала, но поняла, что боюсь глубины. Когда я плыла, то все время проверяла