Страшные сказки с Чёрного корабля - Крис Пристли

с голоду или пока крушение не довершит начатое улитками.

Что-то потекло по щеке, Джордж дотронулся до лица и понял, что рассек лоб, когда поскользнулся. Капля крови упала с его ладони на палубу, разбившись о выцветшие доски маленькой багровой кляксой.

И тут Джордж услышал странный звук, не поняв сперва, откуда он идет. Что-то глухо постукивало и потрескивало, кажется, в самых недрах корабля: не наскочило ли судно на камни?

Но вскоре Джордж понял, что дело не в камнях. Трещала не обшивка – звук шел из-под палубы, и он увидел, что из каждого люка, из каждого отверстия медленно выползают изголодавшиеся улитки, неотвратимо продвигаясь вперед.

* * *

Лицо Кэти побледнело еще больше. Уверен, что и я был не лучше. Я всегда питал отвращение ко всяким моллюскам и ускорял шаг, проходя на рынке мимо прилавков с ракушками и морскими улитками: меня отталкивал их запах и вид, и я боялся, как бы после этой истории мое отвращение не усилилось.

– Тебе никогда не хотелось сделаться мореходом, Итан? – спросил Теккерей, откидываясь назад и проводя рукой по своим черным, как вороново крыло, волосам. – Ведь ты живешь на самом побережье, а в этих комнатах всегда полно моряков с их рассказами. Неужели тебе ни разу не хотелось все оставить и узнать, что там, за горизонтом?

– Нет, – солгал я. Как мог я уйти в море, бросив отца и Кэти, которой пришлось бы в одиночку справляться с его пьянством? Разве было у меня право сделать такой выбор?

Теккерей кивнул и грустно улыбнулся, будто показывая, что он угадал мои мысли, и, хотя улыбка казалась сочувственной, она меня возмутила.

– Может, оно и к лучшему, – сказал он. – Океан кишит всякого рода опасностями, и прожить обычную жизнь – настоящее благословение.

– Я не стал моряком не из трусости, если вы намекаете на это.

– Итан, замолчи, сделай милость, – сказала Кэти.

– Ну, ну. – Теккерей примирительно поднял руки. – Не горячись так. Я ничего такого не имел в виду. Смелость бывает разная. Чтобы принести в мир ребенка, нужно не меньше, а может, и больше смелости, чем для сражения с врагами или схватки со штормом. Я вижу, Итан, что ты не трус. Я не хотел тебя обидеть.

– Я не обижен, – сказал я, помолчав. – Извините меня. Характером я пошел в отца.

– Ах да, ваш отец. Его до сих пор не видно.

– Он придет совсем скоро. Не беспокойтесь.

– Разумеется. – Теккерей осушил свой стакан.

– Вас, кажется, очень интересует, где наш отец, – сказал я, несмотря на шиканье Кэти.

Теккерей улыбнулся.

– Ваш отец меня не интересует, уверяю тебя. К тому же он, наверное, не так гостеприимен, как ты и твоя прекрасная сестра. Говоришь, он вспыльчив?

– Не больше, чем другие, – снова солгал я.

– А как же случай с котом? – спросил Теккерей с самым озадаченным выражением лица. – Насколько я понял, ваш отец его чуть не убил.

– Но ведь он тогда был пьян, – объяснила Кэти, а затем зажала рукой рот, сообразив, что сболтнула лишнего.

– Кэти! – сказал я громче и резче, чем хотел. На глазах у нее выступили слезы.

Теккерей налил себе еще рома. Я обнял Кэти за плечи. Она меня оттолкнула.

– Мой отец хороший! – Я повернулся к моряку.

Теккерей кивнул.

– Иногда, когда он пьет, он об этом забывает, – продолжал я, – но в глубине души он хороший.

Однако, когда я произносил эти слова – и произносил искренне, – что-то произошло. У меня возникло странное чувство, что я больше не верю тому, что говорю. Я копался в памяти, ища счастливые детские воспоминания, но отца в них не было. Я убедил себя, что его изменило пьянство, но был ли он таким хорошим отцом, как мне того хотелось?

Теккерей провел рукой по своим все еще влажным волосам.

– Как я и говорил, – сказал он скучающим тоном, – я не знаю вашего отца. Твоя вера в него делает тебе честь, Итан. Уверен, что он на пути домой и что с ним все в порядке. Но не рассказать ли мне вам пока еще одну историю?

Я раскрыл рот, чтобы ответить, но опоздал.

– О, я так на это надеялась, – сказала Кэти, захлопав в ладоши.

Грязь

Бен и Питер Уиллис были близнецами. Они выросли на северном побережье Норфолка и знали его ручьи и болота так же хорошо, как линии и поры своей чумазой кожи – кожи, в каждую трещинку которой словно забилась грязь.

Бену казалось, что они с братом связаны невидимыми узами. Сколько он себя помнил, они всегда находились друг от друга не дальше, чем в десяти ярдах. Там, где кто-нибудь другой сказал бы «я», Питер постоянно говорил «мы». Он говорил «мы хотим есть» или «мы устали» и считал, что Бен чувствует то же самое, – к раздражению Бена, так оно всегда и оказывалось.

Бен никогда по-настоящему не был один. Он никогда не чувствовал себя отдельным, не зависимым от брата человеком. Как будто вместе они составляли единое существо, и без Питера он был не цельным, а только половинчатым.

Он ни разу не поделился этими мыслями с Питером; на самом деле, эта скрытность стала его протестом, ведь подразумевалось, что они должны рассказывать друг другу все. Бен скрывал свои чувства всегда, когда мог, и считал каждую затаенную обиду маленькой победой над тиранией близнецовости.

Но Бен не только не освободился от мысли о том, что навечно связан с братом, – он еще и помешался на идее, что они оба – противоборствующие стороны одной личности. Он поверил, что Питер – его корыстная, продажная и навязчивая часть, испорченная часть его собственной души.

С этим согласились бы немногие из тех, кто знал близнецов. Ведь, по правде говоря, оба брата слыли негодяями, и, если бы кто-нибудь захотел измерить, насколько они пропащи, наверняка бы оказалось, что скорее Бену, а не Питеру, недостает располагающих к нему качеств. Питер, по крайней мере, был обаятельным. Конечно, он использовал обаяние намеренно, для маскировки истинного нрава – так фокусник обманывает публику отвлекающими жестами, – и обаяние это проявлялось в улыбке, которая к нему совершенно не шла, ямочках на щеках, как у мальчишки-певчего или позолоченного херувима, да подкупающей честности при нечестивых делах. Но Бен не мог похвастать и этим.

Бен считал Питера дьяволом, что сидит на плече и толкает на нечаянные или вынужденные грехи и злодеяния, которых в противном случае можно было избежать. Он приписывал брату почти сверхъестественную способность искушать и убеждать,