В стране линдвормов - Фрида Нильсон

— Спокойной ночи, Мортимер.

— Спокойной ночи.

И он засыпал. А я ещё какое-то время лежал без сна, глядя в окно. Смотрел в небо, на белую луну, и думал о чём хотел. Я мало что помнил из того времени. Из времени, которое было до тёти Тюры, до приюта. Помню только две вещи.

Первое — что у нас были другие имена. Не Самуэль и Мортимер. Нас звали Сем и Иммер. Хотя, когда мы стали жить у тёти Тюры, она сказала, что это не так. Что нас всегда звали Самуэль и Мортимер, а Семом и Иммером нас, наверное, кто-то прозвал. Потом тётя Тюра наложила запрет на прежние имена. Не надо цепляться за прошлое, говорила она, тем более что эти имена ненастоящие.

Но я всё равно думал, что Сем и Иммер — наши настоящие имена. Как будто так зовут двух мальчиков, которые всамделишные мы! Мы просто изображаем Самуэля и Мортимера, чтобы тётя Тюра не разозлилась.

Второе, что я помню, — это как я сидел на кухне у кого-то на коленях, и этим кем-то, наверное, была моя мама. Я не помню её лица, зато помню, как она говорила мне:

— Ты живёшь у меня в сердце.

Я спрашивал:

— Твоё сердце — это дом?

— Да, — отвечала она, — красный домик, и в нём две комнаты. Иммер тоже там живёт.

Я прижимался ухом к её груди и слушал:

— Там что-то громко стучит!

И она, смеясь, объясняла:

— Сем и Иммер прыгают на кровати.

Как часто я вспоминал эти слова! И как часто мне хотелось в домик, где мы когда-то жили. Хотелось сильно, до боли. Каждый день я страшно уставал, но иногда по нескольку часов не мог уснуть. Всё плакал и плакал, потому что не жить нам больше в том красном домике. Мы теперь живём у злой тётки Тюры в уродливом доме из серого камня. А ведь тот красный домик — наш настоящий дом, так же как Сем и Иммер — наши настоящие имена.

Однажды — это было не так уж давно — я плакал и случайно разбудил Мортимера.

— Ты чего плачешь? — спросил он.

— Мне грустно.

— Почему?

— Потому что мы с тобой живём у тётки Тюры. Потому что нам нельзя играть. А ещё потому, что мне нельзя называть тебя Иммером.

— А почему ты хочешь называть меня Иммером?

Я сел на матрасе. Луна светила холодно, меня пробрала дрожь. Я знал, что Мортимер, когда мама с папой умерли, был очень маленьким и ничего не помнит. В ту ночь именно это показалось мне ужасным. Что воспоминания есть только у меня. А вдруг я всё забуду? Потому что если тебе не с кем разделить воспоминания, то откуда тебе знать, что они настоящие?

— Слушай меня, — сказал я и обнял Мортимера. — На самом деле тебя зовут не Мортимер. Тебя зовут Иммер. А меня Сем. Понимаешь? Так нас называли мама с папой. Когда мы ещё жили в красном домике. И целыми днями играли.

— Правда?

— Правда.

Может, я и приврал немного, потому что не помнил в точности, как всё было в то далёкое время. Я просто чувствовал, что, когда мы жили в красном домике, каждый день был счастливым днём.

— Но, — продолжал я, — эти имена нельзя произносить вслух. Мы о них можем только думать. Так решила тётя Тюра.

— Почему она так решила?

— Она думает, что это ненастоящие имена, — объяснил я. — Но мы-то с тобой всё знаем.

Он кивнул.

— Дай честное слово, — попросил я, — что никогда не забудешь, как тебя зовут.

— Честное слово.

Тогда я ещё раз крепко обнял братика в холодном свете луны, ткнулся носом в его светлые пушистые волосы и сказал:

— Мы всегда будем друг другу лучшими друзьями, правда?

И Мортимер ответил:

— Всегда.

Так всё и началось. Из-за наших настоящих имён. Не напомни я Мортимеру, что на самом деле его зовут Иммер, мне и рассказывать сейчас было бы не о чем: ничего бы просто не произошло. Не знаю, поверите ли вы моей истории, потому что приключение вышло удивительное — удивительное и опасное. Но вся эта сказка — чистая правда, и королева Индра говорила мне, что её рассказывали не один, а многие тысячи раз. И по сию пору рассказывают. Каждый день во всех уголках земного шара люди рассказывают её — сказку о стране линдвормов[1].

Поход в мастерскую

Через несколько дней после нашего с Мортимером разговора Тюра оступилась на лестнице и подвернула ногу. Я думал, что от её воплей дом рухнет. К вечеру лодыжка посинела, распухла и сделалась похожей на сливу.

— Придётся вам идти в мастерскую за дневной платой, — проговорила Тюра. Она, стеная и охая, лежала в кровати. — Поди сюда, я посчитаю.

Мне пришлось подойти к кровати и отдать тётке всё, что мы в тот день наполировали. Пепельницу, две лопаточки для торта и гребень, над которым Мортимер бился с самого утра. Тюра быстро подсчитала, что за всё нам следует двадцать пять эре: десять за пепельницу и по пять за все остальные вещи.

— Старший мастер уходит домой в семь вечера, так что пошевеливайтесь.

Мы приготовились бежать, но в последнюю минуту Тюра схватила меня за руку и, тяжело дыша, подтащила к себе. Блёклые глаза сурово сверкнули.

— И не вздумай являться домой без денег. Слышишь, Самуэль?

Я торопливо кивнул, вывернулся из тёткиной хватки и пустился за Мортимером, который уже бежал вниз по лестнице.

Начиналась весна, снег уже растаял. Мусор и навоз повылезли на свет божий. Вскоре наши босые ноги побелели от холода, но радости у нас не убавилось. Как же чудесно было вдыхать прохладный весенний воздух, какая радость смотреть на чёрных галок в небе, слышать, как крякают на реке утки! Как хорошо, что нам выдался случай сбежать из унылой комнатушки! Мы даже не думали, какое печальное зрелище собой представляем: босые, со сморщенными от полировки руками, в залатанной одежде. В мешке, в котором Тюра относила в мастерскую отполированное за день, я нёс лопаточки для торта и всё прочее; каждая вещица была заботливо обёрнута в ветошь, чтобы не поцарапать. Мортимер скакал то на одной ножке, то на другой, а иногда и на обеих сразу и возмущался, что мы, как рабы, день-деньской полируем все эти лопаточки, пепельницы и прочее. Нейзильберу вообще не место на земле, объявил он.

— Это почему? — спросил я.

— Потому что, если бы не он, мы могли бы делать что хотим!

— Глупый, если бы нейзильбера не было, Тюра придумала