Мой механический роман - Алексин Фолмут Фэролл

Он никогда не говорит «пожалуйста», поэтому я, само собой, настораживаюсь.

– С чего это?

– Не могу сказать. Давай в машину.

Мы не самые дружные брат и сестра, но даже я понимаю, что машина Люка – это безопасное место. Нет, даже больше, это священное место. Он подвозил меня в школу пару лет, когда только получил права, и там состоялись единственные наши полноценные разговоры, так что «давай в машину» от него практически равносильно сообщению от Джейми с текстом SOS.

– Ладно, пошли, – вздыхаю я.

В любом случае мне нужно заполнить документы для поступления в колледж, чем я, разумеется, не имею ни малейшего желания заниматься. Это домашнее задание от школьного консультанта, который, судя по всему, не совсем понимает, что фразы «Я не знаю, куда хочу поступать» и «Я не знаю, на кого хочу учиться» являются не самой блестящей частью будущего вступительного эссе.

В машине Люк ненадолго замолкает, поручая мне подобрать музыку на его телефоне, прежде чем подключить гаджет к аудиосистеме, которая, мы оба это понимаем, в сравнении с остальными частями его машины слишком неуместно новая. Он выезжает из гаража и по давней привычке поворачивает направо, затем налево, бесцельно петляя по улицам.

А потом он, наконец, произносит:

– Итак, о папе.

Вот и началось. Я старалась не думать об этом человеке последние полгода. Я провожаю взглядом бесконечную череду многоквартирных домов, мимо которых мы проезжаем, и жалею, что не догадалась выторговать себе какой-нибудь десерт в качестве награды за этот загадочный разговор в машине.

– Ну?

Может быть, мне удастся уговорить его на те булочки таро, которые мы всегда прятали от Гейба.

– Папа нашел мне работу на осень. А может, и дольше.

Люк постукивает по рулю в такт своему любимому треку Пуша Ти. Я не понимаю истоков возникновения большинства рэп-противостояний, но мне они кажутся вполне… поэтичными, что ли? Отдаленно напоминают Шекспира: кровавые войны, предательства и все такое… что, впрочем, совершенно не относится к теме разговора.

– Стоп, – говорю я, нахмурившись. – Ты что, его видел? Видел папу?

Люк ерзает на водительском сиденье.

– Ну да… – Он прочищает горло. – Тебе еще нет восемнадцати, – медленно продолжает он, – а мне уже двадцать один.

– Ну и что?

– И… – Люк явно чувствует себя неуютно сейчас. Не то чтобы мне нравилось, к чему все идет, но я бы очень хотела, чтобы он поскорее покончил с этим. – Слушай, у папы просторная мастерская, и если я буду с ним работать…

– Ты собираешься работать с ним? – перебиваю я, потому что он выражается как-то туманно.

– Если я буду работать с ним, – повторяет Люк, – так будет проще.

– Но мама… – начинаю я было протестовать, но тут же осекаюсь. Внезапно у меня пропадает аппетит.

– Я знаю. – Люк смотрит на приборную панель, созерцая красный свет перед нами. – Но, честно говоря, Ибб…

Он единственный, кто называет меня так – Ибб. Это как Ибб-эль, его детское прозвище для меня, которое просто отвратительно слышать сейчас, когда он, по всей видимости, бросает меня.

– …мама не хочет, чтобы я был тем, кем я являюсь.

Я корчу гримасу.

– Ты хочешь сказать, она хочет, чтобы ты был как Гейб.

– Да. В общем-то, да.

Брат подносит руку ко рту, и я снова задумываюсь о том, насколько сильно он похож на нашего отца.

Я, наоборот, не похожа ни на одного из наших родителей.

– Значит, ты переезжаешь?

Я опускаю взгляд на свои руки. Мы с Люком не то чтобы много тусовались или говорили друг другу больше, чем несколько слов за раз, но мысль о том, что я буду возвращаться домой – и брат больше не будет играть в свои видеоигры или копаться в машине в гараже, – внезапно обрушивается на голову с такой силой, что у меня перехватывает дыхание. Что мне теперь делать, когда нужно будет писать вступительное эссе, а мамы не окажется дома? Когда Люк уезжал в колледж, все было по-другому: тогда я испытывала облегчение, но знала, что он вернется. А сейчас я уже не так в этом уверена.

– Мне еще нужно поговорить об этом с мамой. Но да, думаю, переезжаю. – Он поворачивается ко мне. – Ты в порядке?

– В порядке? Нет, не в порядке, Люк. – Я и понятия не имела, что могу почувствовать себя настолько одинокой из-за того, что мой надоедливый старший брат съезжает из квартиры, в которой он вообще-то и не должен жить. – То есть, конечно, мне неприятно, что я больше не могу видеться с папой, но…

Я шумно выдыхаю, не зная, что сказать теперь, когда мне приходится думать о том, о чем усердно старалась не думать. О том, что мои отец и мать живут двумя разными жизнями. Их развод был очень тяжелым и неприятным – папа кричал, мама плакала, и теперь они оба кажутся мне чужими людьми.

– Ты же знаешь, что сделал папа, – говорю я.

Никто не говорит об этом открыто, но я и сама знаю, что в их разрыве был виноват отец, и это тяжело. Очень, очень тяжело признавать кого-то из них злодеем, когда ты точно знаешь, что любишь обоих.

Люк поджимает губы.

– Я знаю.

– И тебя это устраивает?

– Конечно, нет. Но при данных обстоятельствах…

– Да каких обстоятельствах? – перебиваю я, потому что знаю: мама своего мнения не меняла, а папа, конечно же, даже не пытался ничего уладить.

– Я имею в виду… – Люк неловко сдвигается в кресле, крепко держа руль одной рукой. – Нам что, вечно на него злиться? Будто… Будто папа был отменен, все, баста?

Эта мысль выбивает меня из колеи.

– Нет, но… – Я сглатываю, не в силах закончить фразу.

– Действительно ли имеет значение, сколько мы с ним не будем разговаривать – шесть месяцев или шесть лет? – спрашивает Люк. – В какой-то момент нам придется забыть об этом и двигаться дальше.

– А как же мама? – напоминаю я, колеблясь.

Люк корчит гримасу.

– А как же папа? – возражает он.

Никто из нас не знает, что сказать дальше.

Даже несмотря на то, что я прекрасно понимаю, что отец разбил сердце маме, и даже несмотря на то, что ему следовало сильнее бороться за то, чтобы мы не уехали, иногда я по-прежнему хочу видеть его больше всех на планете. Это странно: преданность матери не дает мне поднять трубку, когда он звонит, а преданность отцу прожигает в моей груди настоящую дыру. Я та, кто я есть, только благодаря ему. Так куда же мне девать все, что я считала своим,