Владимир Железников - Таня и Юстик

- Юстик! - крикнула Даля.

Он остановился. Еще немного - и будет поздно, он понимал это. Он подошел ко мне, и я увидел его глаза, они были полны слез.

- Можно, я пойду их провожу? - спросил он.

Я бы мог ему ответить, что можно, иди, беги, догоняй, лети, но сказал другие слова, те, которые было необходимо сказать давным-давно:

- Как хочешь. Тебе видней.

И это было последней точкой в сегодняшнем споре, решившем для меня очень многое. Юстик сделал свой выбор: он повернулся и убежал догонять их, а теперь я тоже должен был сделать свой.

- Зачем ты его отпустил? - спросила Даля. В ее голосе уже не было прежней уверенности, она что-то предчувствовала и чего-то боялась.

- Так надо, - ответил я и замолчал.

Прежде чем перейти к главному, мне необходимо было побыть минуту одному. И я увидел себя в костеле в тот день. Уже было поздно, и костел был пуст, горела только одна свеча у фигуры скорбящего Христа. И вышел он, который счастливо умер еще во время войны.

"Это ты, Миколас? Что ты здесь делаешь так поздно, дитя мое?.. Дядя не дождался тебя и ушел... Да, поздравляю тебя с днем рождения".

"Я пришел к вам, а не к дяде".

"Ко мне? Ну, рассказывай, в чем дело. Ты чем-то взволнован?"

"Я хочу исповеди".

"Я устал. Давай отложим на завтра".

"Мне надо сегодня".

"Хочешь исповедаться в грехах своих, сын мой?"

"Да".

"Ты обидел ближнего?"

"Нет".

"Обманул?"

"Нет".

"В чем же ты грешен?"

"В помыслах".

"Откинь их напрочь, грешные твои помыслы, и успокойся. Аминь".

"Я должен сегодня убить".

"Убить?!"

"Да. Пока он не успел предать".

"Ты зло шутишь, сын мой".

"Отпустите мне этот грех".

"Значит, благословить тебя на убийство?"

"Если я не убью его, тогда он убьет. Это будет еще более тяжелый грех".

"Откуда ты знаешь? Может быть, он и не помышляет о предательстве".

"Он немец, фашист".

"Нет, нет... Я ничего не знаю, и ты у меня не был. Подожди... Успокойся, сын мой... Расскажи мне подробнее эту историю, чтобы я смог разобраться, прав ли ты, содея... такое страшное..."

"Одни мои знакомые... прячут девочку... иудейку..."

Даля стояла на прежнем месте, у дверей. Конечно, и я тоже виноват в том, что она стала такой. Это ведь ради меня и Юстика. И война в этом виновата. Но теперь я не отступлю. Юстик должен знать все. Он поймет, что это сделал не я, а время. Зато я буду свободен, это будет трудная свобода, не все ведь простят меня, но я буду свободен. А кое-кто и простит - те, кто знает меня. Например, Пятрас. А это для меня немало.

- Даля, я ничего не сказал Телешову, не потому что испугался. Просто хотел, чтобы ты меня попросила: "Расскажи ему". Хотел, чтобы это сделала ты.

- Если хочешь, - еле слышно ответила она.

- Нет, - сказал я. - Не надо, чтобы ты выполняла мою просьбу... Сама, без просьбы. Когда захочешь... Только скажи. Я их догоню...

- Юстика надо подготовить, - сказала Даля.

Неожиданно лицо Дали изменилось, она приложила палец к губам, прося меня о молчании. Я оглянулся: в окне торчали головы Тани и Юстика.

- Мы забыли камеру, - сказала Таня.

Я взял камеру, которая лежала около дивана, и посмотрел на Далю: может быть, она уже решилась?

- Не сейчас, - прошептала Даля. - Я должна привыкнуть.

Ну что ж, нет так нет.

- Так ты и не узнала главного, - сказал я, протягивая Тане камеру.

- А что... главное? - спросила Таня.

- Не нашли... - ответил я. - Предателя.

- Сейчас почему-то это для меня не главное, - сказала Таня, засмеялась и прыгнула на землю.

Юстик исчез следом за ней.

Даля стала рядом со мной, но она была какая-то неуверенная. И ясно почему: я к этому готовился давно и привык, а для нее все произошло неожиданно.

Таня навела на нас камеру и крикнула:

- Улыбайтесь, улыбайтесь!

Послышалось жужжание кинокамеры.

Потом они бежали через площадь. Юстик рядом с Таней, обгоняя друг друга. И они смеялись. Таня передала Юстику камеру, и он ею, как перышком, размахивал в воздухе. Они удалялись от нас и приближались к Телешову, который поджидал их.

А мы с Далей по-прежнему стояли рядом, но были еще далеки и непонятны друг другу. Пока мы были еще в пути.