Симон Соловейчик - Ватага «Семь ветров»

— Прострельно, — сказал Костя. — Теперь объяви нам, Керунда: кого именно из учителей ты боишься?

— Чего бы это я их боялась? — возмутилась Клава Керунда.

— Ну так где же подхалимство? — победно закончил Костя. — Где подхалимаж?

Это у него ловко получилось, и день без двоек стал казаться довольно милым и забавным предприятием.

Дети! Правильно толкуйте слова! От этого многое зависит в жизни!

На мгновение Косте показалось, что победа за ним.

Но тут поднялся поджарый, усохший от своих изнурительных тренировок Леня Лапшин. Всем своим видом показывая, что ему невыносимо скучно, он спросил, глядя в окно:

— Всё понятно, непонятно одно: когда домой?

— Хоть сейчас.

Леня Лапшин нагнулся, подхватил портфель, пошел из класса, но в дверях остановился:

— Вся эта де-я-тель-ность… — Он сделал ударение на «я». — Кому она нужна? Посмотри, Кострома… Мы же все под метр восемьдесят… Что, дела нет? Что мы будем как угорелые по школе мотаться?

— Дальше, — сказал Костя. — Ты конкретнее.

— Дальше? Гуд бай! — сказал Лапшин и ушел.

За ним, напевая: «Давно мы до-ома не были», поднялся Роман, за ним Фокин, потом вся компания Керунды — Боша, Гоша, Проша и Сева — и технари Щеглов и Зверев.

А Козликов, уходя, объявил:

— Я в этот ваш день… Я один пять пар схвачу. А если шесть уроков будет — шесть получу. Один!

— Нет, Володимер, не получишь, — весело сказал Костя.

— Я постараюсь! — обещал Козликов.

— Сильно старайся! Но не получишь!

Каштанову страсть как хотелось расспросить Костю, что же они там придумали, как собираются решить задачу. Но он удерживал себя и даже старался не появляться нигде, чтобы нечаянно не встретить Костромина.

— Ну как же так, Алеша? — недоумевала Елена Васильевна. — Мы же… педагоги, в конце концов! Опять мы их одних оставляем? А вдруг они и вправду школу взорвут?

Каштанов смеялся. Слухи о том, что готовится нечто ужасное, дошли и до Фроловой, и она тоже допытывалась, что они там еще затеяли? Какой еще… мэйкапар? Каштанов отшучивался как мог, делал таинственное лицо, произносил слова «секрет» и «сюрприз». Не мог же он сказать Фроловой, что и он не знает плана девятиклассников!

— Пусть будет их риск, их ответственность, — говорил он жене. — Если они расскажут, то тем самым получат разрешение, и ответственность ляжет на меня. Но ведь Алена!

Воспитывается не тот, кто работает, а тот, кто ответственность несет! Кого же мы воспитываем-их или себя? В жизни-то им постоянно придется действовать без разрешения, на свой риск и страх! Мы воспитаем их так, чтобы они привыкли ни на кого не оглядываться — и вместе с тем действовать разумно и энергично.

Каштанова качала головой.

— Кончится тем, Алеша, что про тебя начнут говорить: «Бездельник!» И если хочешь — уже говорят. Собрание, — а он в учительской. Целый класс затеял невесть что, — а он и в ус не дует. За что же ему деньги платят, а?

— Я и сам не знаю, Алена! — смеялся Каштанов. — Наверно, за удовольствие работать с ребятишками.

— А все-таки, Алеша, нет мыслимого способа сделать так, чтобы вся школа, тысяча двести человек, не получила пи одной двойки!

Каштанов обнял жену и так, словно он произносил самые нежные слова любви, шепнул ей на ухо:

— Алена! Мне тоже так кажется… По-моему, такого способа нет.

Костя же Костромин тем временем шуровал, если употребить точное русское слово, на другие языки непереводимое. То он возится в маленькой костюмерной возле сцены, устанавливает там с братьями Медведевыми мощные светильники — зачем они в костюмерной? То он собирает нескольких восьмиклассников и снаряжает их в Москву, предварительно обсудив с ними сложные денежные проблемы, — зачем? То он духовой оркестр пятиклашек собирает, оглядывает его придирчиво, агитирует, и мальчишки приходят от его идеи в полный восторг: «Ну дает Кострома!» И все его помощники, чуть только перемена, исчезают из класса — и Сергей, и Игорь, и Миша Логинов, и девочки. Даже вечно сонная Лариса Аракелова чуть-чуть оживилась и вместе с Галей Полетаевой и Наташей Лаптевой обсуждает рецепт невиданного торта зачем? А Паша Медведев, тот и вовсе странным делом занимается: вылавливает по одному учителей и заманивает в костюмерную, действуя по методике, которой снабдил его Костя Костромин: «Немножко нахальства, немножко наивности… Делаешь ясные глаза и — пожалуйста!» Гремучая смесь нахальства и наивности действовала безотказно, учителя послушно шли за Пашей и скрывались за таинственной дверью костюмерной — зачем?

И почти каждое утро, в шесть часов, когда еще совсем темно было. Костя поджидал ребят у проходной завода, и они шли в цех очищать окалину. Они появлялись в школе перед самым звонком на урок, возбужденные, грязные, с избитыми и стертыми руками, шумно мылись в туалете, и при этом Сергей Лазарев ворчал:

— Вот что я всегда говорю? Школа! Пишут и читают, читают и пишут, а чуть поработать — так и помыться путем негде.

Девочки приносили из дому бутерброды и термосы с чаем, прямо в классе устраивали быстрый завтрак «для работяг».

— Кончу школу, пойду на завод разметчицей, — говорила Аня Пугачева, разливая чай в розовые пластмассовые стаканчики.

— А говорят, что завод — это не совсем хорошо для девушки, — сомневалась чистенькая, накрахмаленная Валечка Бурлакова, которая редко ходила в школу, потому что у нее на руках были младшие братишка и сестренка, а они постоянно болели, не шли в детский сад.

— Вот я и посмотрю, как это — не совсем хорошо, — отвечала Аня Пугачева, известная в классе тем, что все на свете хотела испробовать сама, и притом первой.

Миша Логинов, лорд-толкователь, растирал руки:

— А то все зарядка, зарядка… Всю жизнь собирался делать зарядку — и никак. А давайте вообще каждый день с работы начинать!

Костя подхватывал идею и развивал ее, говоря, что от работы и мысли у всех стали какие-то конкретные, все меньше болтать стали, говорят по существу.

Они так увлеклись однажды чаепитием, что не услышали звонка на урок и не заметили, как появился в классе Алексей Алексеевич.

— Алексей Алексеевич, чай! Хотите чайку?

— Спасибо. Чем хорошо в школе? Каждый день новое. Приходишь на урок, а тебя чаем угощают.

— Можем и покрепче найти, — сказал Роман.

Алексей Алексеевич отхлебнул чаю из стаканчика, посмотрел в окно:

— Удивительный русский язык! Какие в нем тонкие различия! «Дерзать» и «дерзить»: корень один, и звучит почти одинаково, а какие далекие понятия, а?

Наконец День Икс настал.

Директор школы Наталья Михайловна Фролова, как всегда, пришла очень рано, думая, что она первая. Толкнула стеклянную дверь — и попятилась. При ее появлении грянул туш! Духовой оркестр пятиклашек играл громко и старательно.

— Что? Что случилось?

Галя Полетаева, ответственная за речевки, сочиненные Сашей Медведевым, подала знак, и компания девятиклассников провозгласила:

— Девятый дежурный приветствует вас! Сегодня вся школа в сиянии глаз!

Наталья Михайловна прослушала этот текст, не зная, куда ей деться и что все это значит. Костя выступил вперед и сказал, что ничего не случилось, а просто они сегодня дежурные.

— Ну, дежурные мы, поникаете? Что тут такого?

Саша Медведев, с узенькой наклейкой пластыря на переносице, но вполне уже здоровый, изогнулся галантно, помогая Наталье Михайловне раздеться, а когда она пошла в кабинет, произнес, глядя ей вслед и немножко громче, чем следовало бы:

— Ах, какие ножки!

Очевидно, это не входило в программу, потому что девочки тут же начали дубасить бедного Сашу по спине; но Наталья Михайловна оглянулась и поблагодарила за комплимент, словно ничего не случилось, — и отчего-то с этой минуты и весь день было у нее прекраснейшее настроение.

Дети! Учителя ведь тоже люди, мужчины и женщины.

Не забывайте этого!

Возле дверей восседала в глубоком старом кресле с подлокотниками нянечка тетя Наташа, под ногами у нее был маленький коврик. Тетя Наташа была сегодня не нянечка, а швейцар! Хотели ей еще и медаль повесить, как положено швейцару, но от чужих медалей тетя Наташа отказалась, говоря, что у нее своих три штуки, а свои надеть постеснялась, говоря, что никак не могла взять в толк: какой же сегодня праздник такой, что медали надевать надо?

Между тем оркестр играл туш не переставая: встречали учителей и разных выдающихся учеников из младших классов, по прихоти оркестрантов. Учителя входили в свою учительскую раздевалку и ахали: чистота, всё блестит, аккуратные и одинаковые вешалки на крючках, и зеркало — зеркало! И табуреточки, чтобы переобуться!

— Наконец-то! — сказала биологичка Раиса Федоровна Костина. — А то прыгаешь тут, как первоклашка! — И в самом прекрасном настроении, какое редко бывало у нее за все тридцать пять лет работы в школе, она пошла на первый в этот день урок, в девятый класс.