Одинокое дерево - Мария Папаянни

Вреттос. Он вечно отвлекался собрать цветов для матери, которую потерял в прошлом году. У него это вошло в привычку.

Кладбище было у въезда в деревню. Вреттос перепрыгнул через ограду, подбежал к маминой могиле, поцеловал ее фотографию и положил рядом цветы. Симос и Йоргос ждали его за забором, наблюдали, как Вреттос на бегу перепрыгивает могилы, чтобы добраться до маминой. Им было жаль его, но они не произносили ни слова. Да и Вреттос ни разу и слезники не проронил. Внезапно им стало холодно. Сырость стояла такая, что, казалось, до костей пробирало. Листья деревьев тут были вечно влажные, словно хранили слезы человеческие. Такое крошечное местечко, в двух шагах от деревни, а все же тут как будто стояла своя погода.

«В загробном мире тоже будет холодно», – подумал Симос, а потом вспомнил картинку с изображением Ада, которую ему показывал отец Манолис. Везде огонь.

Отец Манолис позвал его помочь с уборкой в церкви. Симос бесшумно вошел и увидел, как священник пересчитывает деньги в свечной лавке, а потом снова бросает в ящик. Отец Манолис обернулся в ярости и обрушился на Симоса с бранью за то, что тот как вор прокрадывается в церковь. Симос хотел было ответить, что тот сам же его и позвал и что в церкви, как говорил отец Григорис, нельзя шуметь, ведь здесь нас Господь поджидает. Но, испугавшись разъяренного вида нового священника, ничего не сказал.

Отец Манолис спросил, знает ли он что-нибудь о приношениях, издавна хранившихся в церкви, а потом исчезнувших. Симос проговорил, что ему ничего не известно, и пусть то была великая ложь, и пусть он находился в доме Божьем. Симос знал, но поклялся ни слова о том не проронить ни одной живой душе. Он узнал, когда исчезла икона Богоматери, та, что была древнее самой церкви. Затем начал пустеть и ящик в свечной лавке.

«Кто-то оказался в великой нужде, потому и взял эти деньги», – только и сказал отец Григорис, а отец Манолис потребовал, чтобы всех допросили. А как-то вечером отец Григорис окликнул Симоса и попросил помочь закопать все подношения за деревней. «Так мы их сохраним, – добавил он. – А когда-нибудь вернем туда, где они должны быть». Симос ни о чем не спросил отца Григориса, зная, что тот – святой человек и ничего худого замыслить не может. Отправившись в церковь на другой день, отца Григориса он не обнаружил, узнал только, что тот уехал – отшельничать, подальше от остального мира. Так новый священник остался один.

Отец Манолис ухватил Симоса за плечо и подвел к иконе, на одной половине которой был изображен ад, а на другой – рай.

– Станешь говорить неправду – сам знаешь, куда попадешь, прямиком в ад, – пригрозил он, и Симос вгляделся в языки адского пламени, горящие на иконе.

Йоргос толкнул Симоса.

– Слушай, ты правду говоришь?

На мгновение Симос подумал, что тот прочел его мысли и спрашивает про подношения, но Йоргос, видимо, заметил недоумение у него на лице и пояснил:

– Я про Виолету спрашиваю. Это правда, что ты с ней не разговаривал?

Симос пожал плечами и ничего не ответил. Да Йоргос и не дал ему заговорить:

– Пока ты бежал к Виолете, Маркос рассказывал нам жуткие вещи. Что видели, как Виолета ночью заходит на кладбище. Что она собирает ящериц, а потом их жарит. Что в полнолуние она воет волком.

Симос припомнил спокойный взгляд Виолеты и хотел было рассказать Йоргосу правду, но понял, что оказался в ловушке собственной лжи.

– Гадость какая. Маркос все это рассказывает, чтобы вас испугать.

– Не только Маркос это говорит. Другие тоже. И отцу Манолису не нравится, что Виолета вернулась. Он говорил моей матери, что у Виолеты дьявол внутри засел и что, может, это она во всем виновата. Я сам слышал!

Вреттос снова перепрыгнул через изгородь.

– Отлично, а теперь пойдем поищем остальных на площади.

– Вы идите, а я после догоню, я кое-что забыл! – крикнул Симос и бросился в противоположном направлении.

Он решил навестить Виолету и предупредить, что в деревне про нее говорят недоброе, а если получится, то и признаться в своем предательстве. Подходя к месту, где нашел привязанную собаку, Симос слегка замедлил шаг: он опасался натолкнуться на Маркоса, хотя и был уверен, что дикая болтовня у речки – лишь пустые угрозы.

Дальше Симос пустился бегом, не оглядываясь по сторонам, даже Одинокое Дерево не приметил. Только возле домика Виолеты он обернулся, пытаясь понять, стоит ли оно еще или какой-нибудь ветер его опрокинул. Но дерево было на месте – маленькая черная точка на горизонте. Симос разглядел, как ветер колеблет его листву.

– Ты посмотри, кто пришел! Кто пришел! – воскликнула Виолета, а Манис радостно залаял и запрыгал вокруг, стуча хвостом.

– Здравствуйте, – проговорил Симос срывающимся голосом, словно раскаиваясь, что пришел дважды за два дня. И как ему теперь оправдать свое появление?

– Давай, заходи-ка, я приготовила варенье из розовых лепестков. Попробуй. Может, сделать тебе еще и стаканчик вкусного вишневого сока?

Вскоре Симос и думать забыл о своих метаниях и уселся рядом с Виолетой, держа Маниса на руках. Того уже сморил сон. Виолета рассказывала Симосу, насколько деревня в былые времена отличалась от сегодняшней, а затем прервала рассказ и кинулась к проигрывателю – поставить пластинку. Казалось, она пришла в себя после волнений прошлой ночи.

– Расскажи мне о своих друзьях. В деревне много детей?

Симос покачал головой, а Виолета продолжила:

– Раньше в деревне было много детей. В каждом доме по десятку. Ну-ка расскажи мне, что твои друзья говорят обо мне.

– Да ничего, – ответил Симос.

– Какой же ты хороший и благородный мальчик. Но разве возможно, чтобы дети удержались от разговоров о старухе, которую все считали сгинувшей, а она вернулась и живет себе на пустошах одна? Готова поспорить, что меня считают чудаковатой, если не сумасшедшей. Всем детям нравятся тайны, и все они сочиняют страшные небылицы.

Тогда Симос, словно освободившись от пут, задумался, что изо всего ей сказать. Первыми стали ящерицы, которых Виолета якобы собирает и готовит. Симос попытался изобразить смех, но вышло сдавленно и фальшиво, будто он чуть-чуть, но все-таки боялся.

– Ах, Симос, золотце, чудесный друг мой. Таковы люди. Всегда готовы извалять в грязи все, что не укладывается в привычную им жизнь.

– Но что плохого вы можете им сделать? Вы же живете здесь на пустошах совсем одна и никого не беспокоите.

– Одно то, что я существую, – угроза для