Дни яблок - Алексей Николаевич Гедеонов

Положенное беру по исполнению. Всё, что надо… что полагается, в таких случаях… И вообще, Флора Дмитна сказала: «Консультация», я думал, у вас запонка пропала или документы, а тут Смр… — и я осёкся.

— Что?! — пискнула мама девочки.

— Цистит, — сердито ответил я. — Два камня в правой почке. И придаток. тоже справа, заинтересован. Всё, или будем чтокать дальше?

— Кккк… — начала она, становясь интересной, большеглазой и немного зелёной. — Ккк… отккк… Пффф… Юра!

Юрий Иванович смотрел на меня снизу вверх, с неподдельным интересом. Флора Дмитриевна, застывшая в кухонном коридоре, мелко дёргала лицом и всё время сглатывала.

— Иди, Галя, на кухню, принеси всё, чего просили, — приказал он и встал. — Соль эту.

И обратился ко мне: «Большие зеркала или малые?»

По дверным стёклам провели чем-то острым, будто когтем.

— Два больших, одно среднее. Какие не жалко, — ответил я. — Выбросить надо будет их потом.

— Специи, это не сбор, — крикнул я в кухню. — Перец какой-то принесите…

Юрий Иванович улыбнулся уголочком рта.

— Можно мускат, — добавил я.

— Нет у неё муската, — вздохнул он. — Только чаи почечные и перекись. Говори, чего делать.

Я вдруг понял, что они разведутся: беспричинно, внезапно, странно. И ничего не будет предвещать, и ничего не останется. Ничего — словно в заголовке эта странная новость прописана, буквами невидимыми, но несомненными. Ничего — даже ребёнка, почти что общего.

— Нужны три зеркала, и всю соль, какая есть, ещё мне гвозди понадобятся. Откройте всё в квартире, кроме этой комнаты, во входной двери достаточно замки заблокировать, с девочки снять всякое… ну, на резинках, заколки. И серёжки.

— Тебе отдать? — радостно поинтересовался Ткачук.

— Вы только о таком и думаете, да? Про отдать? Деньги, да? И про золото в ушах? — поинтересовался я.

— Допустим, — озадачился Ткачук. — А что?

— Так вы удивитесь немножко, — ответил я. — Мне сейчас не до того, и шарлатанства тоже здесь нет в данный момент настоящего времени. Нет.

Вернулись дамы.

Ткачук выхватил ужены из рук снаряжение и развернул ту к двери. — Иди, Галя, пройдись, — бесцеремонно заявил он. — В парк!

— А вам, Флора Дмитриевна, — противным голосом сказал я. — Вообще пришла телефонограмма. Там про какие-то трубы. А вас в школе-то и нет. Это прогул, да?

— Это я отсутствую, — отозвалась Флора. — Спасибо, что предупредил, я с этими трубами с ума сойду скоро.

— Значит, пока что «н» в журнал, — ответил я. — А в следующий раз — с родителями.

Та, которая Галя, обернулась прямо из дверей.

— Шутишь шутки, да? — спросила она полуутвердительно. — Со взрослыми?

— Это детский уровень, — нагло сказал я. — А вам в парк.

— Пойдём, Галочка, пойдём, — ласково выпихнула её Флора за дверь. — Это подростковое, обезьяний возраст. Сейчас они все неформалы…

— Ненормалы! — пыхнула яростью Галочка.

— Я всё слышу! — прокричал я в закрывающуюся дверь. — И делаю выводы!

— Болтун, — сказала кукла из комнаты голосом Ткачук Галины. — А, болтун… Открой мне, и мы будем говорить долго-долго…

— С матрёшками не общаюсь. У тебя же сразу кончатся все слова, — ответил я, — а потом и жесты. Колода кретинская.

Она ударилась об дверь, скорее всего, с разбегу — я слышал топот, цокот и скрип, но надписи отбросили тварь подальше от порога, на исходные позиции.

— Не хочется во всё это верить, — задумчиво сказал Ткачук. — Почему такое случается?

— Можно теорию на потом оставим? — злобно поинтересовался я. — Сейчас практика в ходу.

— Как нога? — донеслось из-за двери. — Не болит? Я доберусь до тебя, урод…

— От урода слышу, — немедленно отозвался я. — С такими ногами, как у тебя, только на помойку добираются. Как раз там листья жгут, полено.

Дверь вздрогнула, из уголка переплёта вывалился кусочек стекла.

— Дайте мне бумажечку, — прошептал я Ткачуку. На месте выбитого куска стекла явилась кукольная ручонка, потом нос. Я вытащил из кармана гвоздь и ткнул наугад. — И карандашик поточите, скорее.

— Ай! — крикнула Шоколадница. — Нечестно!

— Ты зато сильно честно ожила, — сказал я в эту дыру и кинул туда соль. Из скола донёсся вой. Я послушал причитания и заткнул скол чьим-то тапочком. Мелькали тогда такие, кожаные шлёпки. С озере Рица: сверху мех, прошиты шнурком, мягкие…

Юрий Иванович покрутился по холлу, нашёл тетрадку, ножик.

— Ты так и не сказал, сколько возьмёшь… Всё-таки. Вместо того. Может, договоримся? — спросил он и дал мне листик в косую линейку. — Флора о таком говорила… — Сотка? Две? Дорого же…

— Нельзя деньгами, — буркнул я и зачиркал карандашиком… — Понимаете? Закон такой. Нельзя. Но… Сейчас я ей напишу, расписание на вторник, блин…

— Но если очень хочется, тогда можно. Это понятно. Можно найти способ или путь, как юрист говорю сейчас.

— Тоже нежелательно, потому что лёгкий.

— А что у вас насчёт прямого пути? — перестал улыбаться Ткачук. — Или вы всё время в обход? Настоящие герои?

— Нету, на самом деле, прямых путей, — ответил я. — Вы вот были на море?

— Многие были на море, да почти все, — отбился он.

— Видели, как море наступает? На сушу — два шага вперёд, шаг назад, кусочек за кусочком… Это прямой путь. А река по-другому: подточила, размыла, подрубила, обрушила — и дальше. У неё времени меньше. Перегородить же могут. Мы — как реки, находим путь, чаще непрямой, но нельзя не течь, тогда сразу смерть — она нас находит, когда мы… не движемся…

— Хм… — заметил Ткачук. — Интересное сравнение… Расскажешь, для чего зеркала?

— Нет, и не просите.

— Хм-хм, — продолжил он. — Ну а что делать мне?

— Я скажу, что знаю, — начал я. — Вам надо сквозняк сделать в квартире, девочку принести сюда и… спрячьтесь где-нибудь. В шкаф, например…

— Нельзя. Закрытого боюсь, буду задыхаться, — бесцветно ответил Юрий Иванович.

— Тут такая тема: оно вас видеть не должно, увидит — и капец. Я б вам уйти предложил, но вы же ребёнка не бросите, я так понимаю…

— Правильно понимаешь, — ответил он.

— Но и вас, и дитё видно быть не должно, — гнул своё я. — Придумывайте скорее. А ещё мне нужен мел… — сказал я и прислушался. Кукла пыталась выдавить тапок из скола. — И градусник.

— Конечно, — ответил мне Юрий Иванович. — Вия смотрели, знаем. А термометр зачем?

«Если б ты знал… — злобно подумал я. — Вспотел бы уже давно, как тот больной перед смертью…»

— Чтобы измерять, — сказал я. — Жар.

Кукла с той стороны прокашлялась, похрипела и неожиданно тонким голосом завела обычную подменскую песню.

— Больно! — пищал детский голос. — Больно, ой… Папа! Открой…

В проёме от выбитого стекла показался глаз, моргнул. Я закончил писать и быстро прилепил бумажку прямо к вражьему зрачку.

— Ай! — взвыла тварь вскоре. — Подлый! Злой! Я тебе… я тебя… — и отвалилась назад, бухнувшись об