Смена третья – загадочная - Илья Михайлович Долгополов

плиткой была вымощена дорожка, вдоль её, ровными рядами, в бело-красной одежде выстроились отряды. Вместо экрана стояла огромная трибуна, украшенная надписью: «Жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин».

Матвею совсем стало плохо, и он немного навалил на Цветкова, который быстро его отрезвил ударом под дых: — стой давай!

На трибуне появилась делегация, состоящая из одного взрослого мужчины, двух его ровесниц и одного парня, чуть моложе. Все они были наряжены в соответствии с регламентом мероприятия, белые рубашки, красные пилотки и красные галстуки. Этого взрослого мужчину, как показалось Матвею, он узнал: — это же дядя Боря, видишь, Цветок?

— Какой он тебе дядя? — прошептал Сева.

— Как, какой? Завхоз наш, ты же сам нас с ним познакомил, забыл?

— Ты свихнулся? Это Борис Борисович, директор лагеря, — уже не сдерживая эмоций, огрызнулся Цветков.

Матвей совсем перестал во что-то верить. Он просто стоял и слушал. Сначала выступил дядя Боря, который красноречиво расхваливал работников хозяйственного блока и столовой. Потом он предоставил слово рядом стоящей с ним даме, которая отдаленно была похожа на «бородавку». Та что-то усердно рассказывала о значимости сбора лекарственных трав, особенно хвалила подорожник и мать-и-мачеху. После скомандовали «смирно». Люди вокруг замерли, подняв при этом над головой правую руку, согнутую в локте, ладонь при этом была раскрыта и обращена вниз. Откуда-то появилась группа лиц в бело-красных одеждах. Торжественно, под дробь барабанов, группа вынесла Красное знамя на середину площадки. Интересно показалось Матвею, то, что на знамени красовался серп и молот. Он отметил про себя, что где-то подобное он уже видел, но не вспомнил, где. Дядя Боря спустился с трибуны и скомандовал: — Лагерную смену разрешаю открыть!

После этой команды, все до единого ещё больше напряглись и застыли на местах, как вкопанные. Лица их были суровые, а глаза сияли каким-то диким восторгом.

Дядя Боря не успокаивался: — Знамя поднять!

Те, что внесли знамя, подошли к столбу, торчащему из земли, поколдовали с минуту вокруг и один из них начал тянуть на себя веревку так, что знамя взметнулось ввысь и стало развиваться на ветру. Это произвело на Матвея огромное впечатление. Тут же заиграл Гимн. Матвей даже напел про себя слова, которые помнил: «Россия — священная наша держава, Россия — любимая наша страна».

— Ты что, салют отдай, — прошептал Цветок и показал поднятой рукой, что надо сделать так же. Матвей как смог, изобразил этот жест.

После поднятия флага, дядя Боря снова скомандовал: — Пионер, будь готов!

Все хором громко выкрикнули: — всегда готов!

— Смену считаю открытой, лагерь вольно, — добавил дядя Боря и взобрался на трибуну.

Все выдохнули и опустили руки.

Матвей смотрел на это представление и не понимал, как и кто мог его так разыграть. Что это за дебильные наряды. Откуда столько красного. Почему все такие токсичные. Вопросов в голове возникало с каждой минутой все больше и больше, а ответов на них он пока что не находил. После линейки все пошли по своим отрядам переодеваться и готовиться к завтраку. Матвей плёлся в конце строя и пытался сложить файлы у себя в голове: — Сева, послушай, может ты мне пояснишь? Я не совсем понимаю, что тут происходит, — обратился он к Творогову.

— Палкин, ты точно сошёл с ума, — начал Творогов, — происходит не тут, а у тебя в голове. Постарайся держаться от меня подальше, японская щётка. Когда это у нас японскими щётками торговали? — Сева вытянулся в струнку, всем видом показывая Матвею, что он его презирает.

— Ты что? Долбанулся совсем? — обиделся Матвей.

— Посмотри, как ты себя ведёшь, — вмешался Макс, — это не достойно поведения советского пионера!

— Парни, вы чего, совсем меня решили разыграть? Антоха, ты что молчишь? Какого пионера?

— Ребята, надо срочно его в медпункт отвести. Видимо он на солнышке перегрелся, возможно мы имеем дело с солнечным ударом, — заумничал Творогов.

— Вот, Сева в своём репертуаре, умничает, — заулыбался Матвей.

— Слушай, Матвей, тебе и вправду надо показаться медсестре, — влез Новосёлов, — ты сам посмотри, с самого утра у тебя какие-то не состыковки. То пасту у тебя украли, то кроссовки, игра какая-то. Ты пионер, такое поведение для пионера непозволительно. Ладно мы, мы ябедничать не побежим. А вот с остальными у тебя могут быть проблемы.

Матвей был полностью опустошён, у него не было ни одной здравой мысли о том, что с ним могло произойти: — я пионер?

— Ну, да, — потянув за концы пионерского галстука, ответил Творогов, — всем ребятам пример. А ведёшь себя, даже не знаю какое слово подобрать для такого поведения.

— Каким ребятам? Какой пример?

— Матвей, ты в своём уме? Тебе точно напекло голову, пошли в медпункт.

— Стойте! Какой медпункт? Какие пионеры? Вы что, за идиота меня держите? Я знаю кто я! Я Матвей Палкин. Я никакой не пионер. Я ученик третьей гимназии. Приехал сюда со своими друзьями, Антохой Цветковым, Севой Твороговым и Максом Новосёловым. Мы уже третью смену подряд приезжаем сюда. Вы чего?

— Ты сказал гимназия? — вытаращил глаза Творогов.

— Ну да, третья.

— Гимназии были только при царском режиме. Где ты нашёл гимназию-то?

— В смысле где? В городе. На Саукова.

— Там всю жизнь была шестьдесят третья школа, — не успокаивался Творогов.

— Какая жизнь? Ты тоже перегрелся? Там гимназия, лет тридцать уже. Может когда-то там и была шестьдесят третья школа, но сейчас там гимназия. Понимаешь, гим-на-зи-я, — срываясь на крик, проговорил Матвей.

— Тридцать лет назад там вообще ничего не было. Там был пустырь. Лес. Там города-то еще не было.

— Ты чего заливаешь? Какой лес? Мои родители туда переехали еще в семидесятые, когда совсем детьми были, — возмущался Матвей.

— Палкин, ты что такое говоришь? — влез Макс, — в семидесятых твои родители не могли быть детьми. Ты родился в семьдесят втором.

— Ты ку-ку? — Матвей покрутил пальцем у виска, — в каком семьдесят втором? Совсем что ли? Я родился в две тысячи девятом. Слышишь, в девятом году я родился. И ты тоже и ты, и ты, — он пальцем тыкал в грудь каждого.

— Мда, дела, — протянул Цветков, — клиника по тебе плачет.

— Антоха, какая клиника? Ну скажи ты им! Ты же со мной в одном классе учишься.

— Учусь. И уже жалею об этом.

— Ну, вот и скажи, что мы учимся в гимназии.

— Матвей, какая гимназия? Мы учимся в шестьдесят третьей школе. С самого первого класса.

— Ладно, вопрос на засыпку. Как зовут нашу класснуху?

— Ирина Борисовна, — утвердительно произнёс Цветков.

— Ну, вот, правильно, а ты мне заливаешь. Постой, какая Ирина Борисовна? Ты что тоже с ними заодно? Какая Ирина Борисовна? Нет и не было