Чёртов угол - Алексей Александрович Олейников

Семён Петрович пожевал губами.

– Только пьёт он всё время, – заключил он со вздохом. – А на что, спрашивается? Не работает, пенсия гроши у него. Барахло собирает, металлолом, все железки, какие найдёт. Что-то продаёт, что-то чинит людям. Руки у него золотые. Раньше-то он инженером был, в НИИ работал. Ну ты знаешь, мы все там работали.

Уля кивнула, мол, она в курсе.

– Ну вот, Афиногенов был МНС, то есть младший научный сотрудник. В лаборатории…

Семён Петрович задумался.

– Где ж он работал-то…

– Да неважно! – в нетерпении сказала Уля. – А где он живёт?

– Прямо до конца, потом направо, и не ошибёшься, – указал председатель, и Ульяна, пробормотав: «Спасиб», закрутила педалями в заданном направлении.

– Ага, давай, удачи, – рассеянно сказал Семён Петрович и продолжил свой моцион. Дойдя до поворота, он остановился. – Ну точно! В лаборатории Николая Фёдоровича и работал, стало быть! Вот как! Подавал надежды.

Председатель покачал головой, удивляясь жизненным поворотам, и пошёл дальше, постукивая тросточкой по разбитому асфальту.

4. Не всё наследство стоит принимать

Никита проснулся рано. Долго лежал с открытыми глазами, пялился на крашенные белой краской доски потолка. В голове крутились обрывки дичайшего сна – после смерти деда Никита ни разу нормально не выспался. На этот раз в голове у него топталась какая-то бабка – толстая и неопрятная. Она долго ходила по дому, ворчала, заглядывала в углы, фырчала, как кошка, плевалась и грозила пустой комнате корявым пухлым пальцем. Никита таскался за ней, не понимая, чего ей надо и кто она такая, пока старуха не повернулась, не уткнулась в него крупными, навыкате глазами и не сказала отчётливо:

– Иди на болото. Принимай дела дедовы. Два дня тебе осталось.

А потом всё завертелось, как это во сне бывает: какие-то корявые то ли люди, то ли пеньки с руками, то ли тени с зубами водили хоровод вокруг его дома, и почему-то среди них он увидел Вадика. Он был в одних трусах и майке и всё повторял про какой-то ножик. Никита вздохнул, отгоняя всю эту сонную дичь. Вспомнил про завтрашний день и привычно обрушился в пустоту.

Завтра похороны. Всё готово. Вчера приезжал агент, они подписали какие-то бумаги. Агента даже не смутило, что у Никиты паспорта нет, он заказчиком похорон себя вписал. Мальчик вынес ему стопку купюр, тот сноровисто их пересчитал и заверил, что всё будет в лучшем виде. Ещё он порывался обсудить меню в кафе, но тут Никита увильнул – сказал, пусть сами что-нибудь придумают. Дед ел что придётся и особых пристрастий не имел. Разве что окрошку любил. Да, пусть окрошка будет. На квасе. Ага. Завтра.

Никита растёр лицо ладонями. Он боялся вставать. Боялся, что опять все вещи будут перевёрнуты, что опять пойдёт стучать в стенах и ухать в печной трубе, как вчера, боялся мусорной кучи во дворе, куда шмыгали круглые юркие тени, заметные лишь краем глаза. Страшно спать в доме, но ещё страшнее на улице. Неудивительно, что ему такие сны снятся.

Вчера он повесил гамак под сиренью и попытался покемарить на свежем воздухе. Но едва солнце село и край неба стал двигаться от оранжевого к тёмно-синему, как по двору заметались, налетая друг на друга, серые, будто дымящиеся от шерсти клубки, у которых нельзя было различить ни ног, ни рук, лишь одно движение – бессмысленное, резкое, неукротимое. Эти существа проходили через предметы, деревья, кусты, доски и сквозь друг друга. Останавливались и вновь начинали кружиться по двору. Потом взошла луна, и её свет будто придал им чёткости, наделил голосом. Никита почувствовал, как воздух дрожит от их беззвучных воплей. Ещё немного, и он, казалось, начнёт их понимать. Вид двора, в котором копошились эти создания, был так противен, что Никита хотел и вовсе убежать спать к Вадику. На него эти твари вроде не обращали внимания. Но едва он вышел во двор, как все дымные тени замерли и будто бы повернулись к нему, хотя Никита не мог различить, где у них перед, а где зад (да и есть ли эти существа вообще). Они разом считали его желание уйти, потекли к воротам, завертелись, закружились в беспокойстве. Его тени не трогали, лишь наскакивали, словно пробуя, и тут же отшатывались.

Никита уже решился сбежать и пошёл в обнимку с одеялом сквозь взволнованную толпу теней. Но как взглянул за ворота, так и замер на месте. Там горел слабый фонарь, который его дед сто лет назад выбил у главы сельского поселения. Круг света выбеливал траву. Луна дрожала, цепляя брюхом дальний лес. Вдоль границы светового круга бродили твари куда страшнее круглышей, колготившихся у него во дворе. Этих он видел куда отчётливей – хотя лучше бы не видел вовсе. Длинные вытянутые передние лапы, крюкастые и когтистые, остроконечные головы, широкие пасти, усаженные иглами зубов. Глаза как плошки, налитые доверху лунным светом. Существа бродили и в темноте вдоль забора, и по кромке светового круга, вскидывали безносые морды и втягивали воздух дырками ноздрей. Они искали что-то или кого-то. Вот одна повела глазами как прожекторами, прошлась башкой вдоль забора, и Никита буквально ощутил, как протянулся от её жутких глаз незримый упругий шнур. Вот он цепанул по столбу, прошёлся по секциям забора, чуть качая их, надавил на створку ворот, так что ржавая цепь в замочном кольце слабо шевельнулась, и в конце концов хлестнул в проём, где стоял Никита. Тот не выдержал, шагнул в сторону, прячась за ворота, и взгляд твари проскользнул мимо. Круглыши суетились у ворот, проходили сквозь друг друга, словно старались преградить ему путь.

Нет, он точно не будет ночевать на улице, и за пределами двора тоже не будет. Никита помотал головой, отгоняя воспоминания. Сел, взял гитару. Мальчик выставил аккорд и ударил по струнам.

– Валить, валить, пора валить, – пробормотал он, пытаясь нащупать ритм. – Подальше на юга. Купить билет, купить, купить. И к чёрту на рога.

Он ударил раскрытой ладонью по струнам, гася звук. К чёрту не хотелось. В последнее время представления Никиты о возможном сильно расширились. Из комнаты он вышел с опаской, и тут же под ногами захрустело. Опять эти сушки! На этот раз они выстроились в знак вопроса. Никита застонал и пинком расшвырял их. Прошёл мимо дедовой комнаты, не заглядывая,