Ольга Гурьян - Марион и косой король

В один из вечеров в начале сентября Блэз Буасек пришел к Тессине, не поздоровавшись сел за стол, ударил кулаком по доске и хрипло крикнул:

— С арманьяками покончено! Всех до последнего повытаскали, словно крыс из норы.

Тессина возразила:

— С арманьяками, может быть, и покончено. А крыс развелось видимо-невидимо. И такие страшные. Шерстка дыбом, зубы ощерены, пляшут и падают прямо на улице.

Марион спросила:

— Дядюшка Блэз, вы тоже убивали беззащитных людей?

Блэз побагровел, по его лицу катились крупные капли пота, и прерывающимся голосом он зарычал:

— Молчи, дерзкий цыпленок! Все молчите! А ты, Тессина, старая курица, как ты смеешь так смотреть на меня!

Услышав такое оскорбление, Тессина ахнула, но, овладев собой, проговорила:

— Уходи домой и проспись. Ты пьян.

— Я трезвый, — бормотал Блэз. — Я трезвый, как новорожденный младенец, как папа римский, как цветочек на грядке. — Зубы у него стучали в ознобе, он растерянно оглядывался по сторонам. — Но если меня гонят, я уйду.

— Уходи, — сказала Тессина. — И больше не приходи.

— Ты еще пожалеешь об этих словах, — пробормотал Блэз. Он уперся обеими руками об стол, пытаясь подняться, но тяжелое тело не слушалось, и он упал на скамью.

— Проводи его, Киприен, — попросила Тессина, и Киприен, подхватив его под мышки, поволок к двери.

Больше Блэз не приходил.

Через два дня Тессина узнала, что он неожиданно умер, и горько жалела и каялась, что в последний вечер прогнала старого друга, не поняв, что говорил в нем болезненный жар, а не вино и не желание ее обидеть.

Она неутешно плакала, обвиняя себя в жестокости, вспоминая, как всегда он был добр и весел, какие забавные были у него прибаутки и как он когда-то давным-давно мечтал жениться на ней. И, полная почали, она решила отдать ему последний долг, проводить его в последний путь.

Глава десятая

Тессина так долго плакала и печалилась, что совсем обессилела и вместо себя послала Марион и Киприена-вязалыцика проводить Блэза Буасека в последний путь.

У дверей «Белой лошади» уже собралась изрядная толпа, все члены братства глашатаев. В руках у них были колокольчики, которые изредка нестройно дребезжали, когда братья переминались с ноги на ногу, дожидаясь чего-то.

Но вот двери гостиницы отворились, и оттуда вышел здоровенный молодой глашатай. Качаясь под тяжестью, выпятив живот, тащил он обеими руками огромный жбан с вином. За ним шел другой глашатай, пониже и потощей, и нес небольшую чашу. Улыбнувшись ожидающим, он подкинул чашу вверх, ловко подхватил ее, и, будто по сигналу, все колокольчики сразу зазвенели, и процессия двинулась вперед.

Но недолго. Едва добрались до перекрестка, как поставили гроб на землю. Тот, кто нес жбан, кряхтя нагнул его, вино полилось в чашу, все провожающие пригубили, и носильщики, заметно повеселев, подхватили гроб и пошли дальше.

На звон колокольчиков прохожие оглядывались, облизывали губы, поворачивали и примыкали к процессии. На каждом перекрестке угощение повторялось, и уже кое-кто, позабыв о цели пути, вполголоса затягивал песенку или, шепнув на ухо соседу забавную историйку, сам закатывался смехом и, вдруг опомнившись, смущенно замолкал.

И Марион, тоже выпившая в память Блэза несколько глотков вина, шла подпрыгивая и крепко держась за руку Киприена.

Так добрались они до кладбища Невинно убиенных, и к тому времени провожающие были совсем пьяные, плясали, размахивая высоко поднятыми руками и задирая кверху коленки. Кто-то, взобравшись на могильный холмик, кричал:

— Пейте, пейте! Тем, кто пьет вино, долго жить суждено, а кто не пьет, сразу помрет. Да здравствует наше братство!

Могильщики, усердно перекапывающие старые могилы с такой быстротой, что комья земли и кости вихрем взлетали в воздух, заслышали звон колокольчиков, побросали лопаты и тоже поспешили угоститься.

Потянув Киприена за руку, Марион отошла в сто-ропку и, с удивлением оглядываясь, увидела, как неузнаваемо изменилось кладбище с тех пор, как три года тому назад приходила она сюда с Марго и хозяйкой.

Уже не гуляли по дорожкам нарядные пары, торговцы не предлагали прохожим свой товар. Шарлатан в высоком колпаке не собирал любопытную толпу, восхваляя свою целительную травку. Да и кто поверил бы ему, что есть средство от смерти, увидев, как кругом все изрыто, как жадно зияют глубокие ямы и могильщики кидают в них длинные, зашитые в простыни зловещие тюки?

— Что это? — спросила Марион. — Что это такое страшное?

Могильщик утер запачканной в земле рукой пот с лица, приветливо улыбнулся и ответил:

— Не пугайтесь, милая барышня. Прибавилось у нас работенки в последние дни. Спешим, торопимся, нет того, чтобы покрасивей сделать. Но не беспокойтесь: когда придет ваш черед, выкопаем вам хорошенькую могилку. Постараемся для вас!

— Уйдем отсюда! — крикнула Марион и потащила Киприена к выходу.

Она бежала все скорей, перепрыгивая через ямы, перескакивая через бугры, а вслед ей несся звон колокольчиков и пьяная песнь винных глашатаев.

Кто пьет вино, тому жить дано,Сегодня мы в бархат одеты.А кто не пьет, скоро помрет,Мы завтра нагие скелеты.Смерть не ждет, за всеми придет,Всяк в свой черед…

Только взбежав на мост, Марион немного успокоилась и пошла тише.

«Как все изменилось, — думала она. — И как я сама изменилась! Могильщик назвал меня «милая барышня». Это правда, я сейчас почти уже совсем взрослая. Даже трудно себе представить, просто не верится, что это я сама, а не какая-нибудь посторонняя девчонка еще так недавно бежала по тем дорожкам, одетая в дептевое красное платьице, зажав в кулачок серебряную монету, чтобы отдать ее косоглазому нищему студенту. О глупая, глупая девчонка!»

Тут они сошли с моста и вступили в Старый город. Здесь было тихо и глухо. Дома молчали. На перекрестке горел костер.

Дрова весело потрескивали, огоньки плясали, помахивая прозрачными покрывалами дыма, и Марион захотелось перепрыгнуть через костер. Но Киприен удержал ее, сказав:

— Костры жгут, чтобы очистить воздух и уничтожить заразу. Возможно, что в этих домах опасная болезнь. Идем отсюда. Идем скорее, девочка.

Но Марион шла спокойно и степенно и думала:

«Да, уж теперь я совсем другая. Уж теперь я не стала бы лить слезы оттого, что он не узнал меня. Очень надо! Уж теперь, если бы он встретился мне, я бы даже не взглянула на него. Прошла бы мимо, презрительно пожала бы плечами и сделала вид, что я его никогда в жизни не видела».

И тут она его увидела.

Он лежал, опершись головой о заросшую плесенью стену, неестественно разметав руки и ноги, неподвижный, с закрытыми глазами.

В первое мгновение ей показалось, что он мертв. Сердце у нее замерло, она бросилась к нему, упала около пего на колени и схватила его за руку. Рука пылала жаром, но все тело мелко тряслось, будто в ознобе.

— Господин Онкэн, что с вами? — вскричала она. — Откройте глаза, скажите словечко! Ох, что с вами? Что с вами?

Глава одиннадцатая ЧУМА

Он приоткрыл один глаз и бессмысленно посмотрел на нее.

— Ох, что же это? — причитала она, обхватив его руками и пытаясь приподнять.

— Оставь меня в покое, —невнятно пробормотал он, и она с ужасом увидела, что язык у него распух и с трудом помещается во рту.

Тогда она села рядом с ним и заплакала.

— Марион, не трогай его, он болен, — проговорил Киприен. — Идем, ты можешь сама заболеть.

— Оставьте меня в покое! — закричала Марион и зарыдала еще громче.

Киприен терпеливо стоял над ней, ожидая, когда она успокоится. И наконец, раза два судорожно глотнув, она утерла глаза подолом платья и сказала:

— Помогите мне поднять его и отвести в больницу, в Отель-дье.

— Марион, опомнись, — уговаривал Киприен.

— Да что же, ему околеть здесь, как паршивой собачонке? — в бешенстве закричала Марион. — Не хотите мне помогать, так убирайтесь подальше! Я сама его дотащу. Господин Онкэн, милый, сможете вы стоять на ногах?

Схватив Онкэна за талию, она пыталась приподнять его. Но Онкэн только стопал и был так тяжел, что каждый раз снова выскальзывал из ее рук.

Киприен молча смотрел на ее усилия, а потом, нагнувшись, оттолкнул ее, подхватил Онкэна под мышки, приподнял его и приказал:

— Бери его за ноги. Вдвоем как-нибудь донесем.

Спотыкаясь под тяжестью бесчувственного тела, они направились к Песочной улице и там свернули в переулок. Попавшаяся им навстречу женщина шарахнулась в сторону и бросилась бежать.

С того самого мгновения, как старая сестра-привратница у входа в Отель-дье осмотрела беглым взглядом Онкэна, позвала служителей с носилками и приказала отнести его в чумный лазарет, Марион уже не могла двигаться и думать по своей воле. Будто волна горячего сочувствия, непереносимой жалости захватила ее, захлестнула с головой и приглушила все чувства, кроме одного.