Камил Икрамов - Махмуд-канатоходец

Пятьсот с лишним лет прошло с тех пор, как умер Махмуд-Пахлаван. Много мутной воды утекло в Аму-Дарье, не раз меняла она свое русло, уходила от одних селений, наступала на другие. Орды хромоногого Тамерлана прошли по Хорезму, не раз совершали разбойные набеги на эту древнюю землю ее соседи с юго-востока, с юга и с юго-запада, но люди вновь отстраивали свои разрушенные жилища, возделывали вытоптанные поля, строили новые каналы и дамбы...

Мало изменилось в Хорезме за пятьсот лет: все так же за кусок черствой лепешки трудился простой народ, все так же обманывали его имамы и муллы. Правда, вместо монгольского наместника правил здесь Алакула-хан, но у простых людей, у ремесленников и земледельцев, животы были все так же подтянуты, а спины болели от палочных ударов.

Мало изменилось в Хиве за пятьсот лет. Все так же смотрели на небо наивные бедняки в надежде, что бог установит справедливость на земле. Правда, все меньше становилось таких людей.

Многие поняли совет Махмуда чаще смотреть не на небо, а на землю.

Прошло пятьсот лет. Колумб открыл Америку, Ньютон — закон всемирного тяготения. Шекспир написал свои пьесы и сонеты. Во Франции произошла революция, в России — восстание декабристов. Пушкин заканчивал работу над повестью «Капитанская дочка». Глинка писал оперу «Иван Сусанин», а в Хиве...

Шумит хивинский базар. Съехались сюда степные скотоводы, рыбаки с Аму-Дарьи и даже с Аральского моря, приехали ремесленники из городов Хозараспа и Ургенча, собрались купцы со всего Хорезма.

Скоро вечер; нужно успеть продать то, что за неделю добыл, а то до следующей пятницы — базарного дня — долгая неделя. Купцы торопятся продать: как бы цены не упали. Бедняки торопятся: не продашь сегодня плоды своих трудов — завтра семье есть нечего.

Рядами сидят на земле торговцы овощами и фруктами, отгоняют тощих ос от персиков и винограда, подбрасывают на жестких ладонях звонкие арбузы и нежно поглаживают шероховатую поверхность длинных дынь.

Продавцы пряностей сидят неподвижно. Это всё больше старые, почтенные люди. Их товар дорог и на любителя. Перец изогнул скорченные красные пальцы, душистые травы лежат рядом с чесноком, а чеснок— рядом со свежими розами.

В соседнем ряду торгуют шорники. Они так стараются продать свои седла и уздечки, так высоко поднимают свой товар над толпой, что, того гляди, окажешься оседланным и взнузданным.

— Халаты, халаты! — кричат портные.

— Сапоги и башмаки! — умоляют покупателей в сапожном ряду.

Продавцы лепешек не сидят на месте. Они ходят в густой базарной сутолоке, несут свой товар на голове и уговаривают покупателей тихо и вкрадчиво:

— Купите, почтенный. Очень вкусные, очень свежие. Сам кушбеги, министр хана, хвалил,— говорит один.

А другой лепешечник, откровеннее характером, правду говорит:

— Купите, добрый человек. Хорошая была мука. Ловкая пекла рука. Сам бы ел, да дети голодные. Купите, добрый человек!

Каждый торгует тем, что имеет. Богатый — награбленным, бедняк — заработанным, вор — украденным, а нищие калеки — своим уродством. Все громко кричат, а нищие громче всех:

— Подайте калеке, слепому, безногому! Подайте— и заслужите милости аллаха всемогущего!

Ходят по базару стражники. Смело ходят. Лепешку возьмут, спасибо не скажут. Подойдут к продавцу плова, подхватят на лепешку прозрачного от жира риса, мясо грязными пальцами выберут и дальше пойдут. Никто стражнику не возразит, никто заплатить не заставит. Власть!..

Ходят по базару толстые муллы и жиреющие ученики духовных училищ. Простачков ищут. Нажрутся, благословят хозяина и дальше пойдут. Святые!..

В ханском дворце в базарный день тихо. Идет тайное совещание. В главной зале сидят трое: Алакула-хан, главный министр — кушбеги — и главный мулла.

Алакула сидел на троне и, подтянув левую пятку к животу, задумчиво скреб ее ногтями. Хан был глуп, но, как все глупые люди, думал, что он очень умен. Дела в ханстве шли плохо, но говорить об этом прямо он боялся, поэтому речь свою начал так:

— Слава аллаху, мы сегодня на судьбу нашу жаловаться не можем. Правда, в последнее время наши набеги не удаются, зато мы многому учимся. Так, в последний раз напали мы на горцев, что живут на юге. Повел я туда десять тысяч отборных воинов, а вернулся с двумя сотнями. Зато мы научились быстро бегать. Правда, вместо добычи мы привезли холеру, от которой умерло остальное войско и много наших подданных. Но только глупый человек (а хан, как известно, считал себя умным) может подумать, что это плохо. С одной стороны, это, конечно, так. Зато, если посмотреть с другой стороны, то у нас стало меньше смутьянов.— Хан самодовольно улыбнулся.— Но мы не должны сидеть сложа руки,— сказал он главному мулле и министру.

Оба советника как раз так и сидели. Они по-своему поняли хана. Мулла схватился за бороду, а министр, у которого борода не росла, стал ковырять в ухе.

— Мы не должны сидеть сложа руки,— повторил хан.— Мы должны подумать, как смуту задушить, где ее причина.

— Это от безверия все,— сказал мулла. Он лет двадцать говорил одно и то же и считал, что так спокойней.— Аллаха забыли. Раньше лучше было. Монголы на что неверный народ, а духовенству почет оказывали. Живым муллам гробницы строили, не говоря о домах. Почет был. А теперь... Вай, как нехорошо! Теперь в святость никто не верит. Раньше люди всё с именем аллаха делали, а теперь не то. Мы им про аллаха, а они все Махмуда-Пахлавана поминают. Степные разбойники на ханский караван напали — что кричали? «Махмуд-Пахлаван!» — кричали. Канал от Аму-Дарьи копали. Как назвали? В честь хана назвали? В честь аллаха назвали? Нет. Опять в честь Махмуда назвали. Ваш отец, мудрый Мухаммед-Рахим, правильно придумал: объявить безбожника Махмуда святым. Гробницу ему начали строить на том месте, где его скорняжная мастерская была. Где гробница? Недостроена. Надо, надо Махмуда святым объявить... Аллах и все святые всегда за хана стояли. Если мы у смутьянов Махмуда отберем, что они кричать будут? Где опору найдут?

Алакула-хан задумался. Нехорошо с Махмудом получается. Торопиться надо, строителей припугнуть, пригрозить. Одного-двух на кол посадить для острастки.

Забеспокоился хан. Может, потому, что в год курицы[11] на престол сел. Вот и живет, как курица, в страхе. Того гляди, зарежут.

Министр — кушбеги — раньше шутом у хана был. За глупость выдвинулся. Давно замечено, что глупый человек умных советников терпеть не может. Еще одна заслуга у кушбеги перед ханом была. Выучился он у одного купца водку пить и добросовестно этому делу хана обучал. Молчит кушбеги, ничего придумать не может, смотрит на хана, думает: «А ведь хан действительно на курицу похож. Доносчики говорят, что на базаре его «курицыным сыном» зовут. Курицын сын — цыпленок. Хи-хи. Из такого цыпленка плов не сделаешь, тухлый плов получится».

— Ты чего? — неожиданно грозно спросил хан.

Кушбеги вздрогнул:

— Думаю, скорей надо гробницу кончать. Объявим Махмуда святым, сочиним про него небылицы, будто бы он хана любил и аллаха боялся. Тогда, может быть, народ позабудет, что он был богохульником и смутьяном.

— Хорошо бы, позабыл...— вздохнул хан и спросил:— А про подати что думаешь?

— Подати палками выколачивать надо. Ваш отец шестьдесят два налога собирал. Вы, о мудрый из мудрых, орлу подобный, еще десять выдумали. Я думаю, надо еще один добавить.

— Какой еще можно? — обрадовался хан.— Думай скорей. Халат подарю.

— Думаю, о великий, думаю. За бога берем, за хана берем, за небо берем, за землю берем, за хлеб берем, за жизнь берем, за смерть берем, за дрова берем, за огонь берем...

— Глупец ты,—обрадовался хан.—Ничего сам придумать не можешь. За огонь берем? А огонь без дыма не бывает. Надо за дым брать. Завтра пусть так и объявят: вводим мы налог на дым... Глупые вы,— сказал хан, отпуская советников.— Не знаете, как государственную казну приумножить. Теперь сразу дела поправятся. Как увидят сборщики податей дым, так сразу пусть и скачут. Где дым, там еда варится. Ну, а где еда, там и отнять можно.

Хотел было главный мулла рассказать хану, что в народе давно уже вспоминают слова Махмуда-Пахлавана о том, что правитель, пополняющий свою казну имуществом подданных, похож на глупца, который мажет крышу своего дома глиной, взятой из-под фундамента, но промолчал. Слово-то серебро, а молчание золото. Ведь и ему из нового налога перепадет.

Отпустил Алакула-хан советников. Пошли они по двору, уже к воротам подошли, да вспомнил хан, что не все еще сказал, выбежал на галерею и крикнул им вдогонку:

— Эй, вы, не забудьте этого безбожника святым сделать! Пусть все муллы об этом говорят, а кушбеги за постройкой гробницы следит.

...Уже закончили кладку стен, купол высокий выстроили. Решили отделать двери резьбой и слоновой костью, украсить своды самыми что ни на есть красивыми изразцами.