Леонид Фомин - Мы идем на Кваркуш

Я назвал самым рослым Вовку Сабянина. А самого маленького звали Миша Паутов. Поначалу мы его как-то не замечали. И если бы не звонкий Мишин голосок, не умолкающий ни на минуту, настойчиво требующий внимания, если бы Миша не совал свой нос куда следует и куда не следует, мы бы приняли его просто за «болельщика», который очень хочет в поход, но пока не дорос. Миша больше всех говорил, быстро, взахлеб, повторяя одно и то же по нескольку раз, из-за спешки проглатывая окончания слов. Когда ребята слушали его плохо, он теребил их за рукава и кричал каждому на ухо.

В момент встречи еще запомнился Сашка Смирнов, по прозвищу Дед. Этот показался старше своих четырнадцати лет. Худорослый, но какой-то осанистый, внимательный к разговорам взрослых и безразличный к затеям ребят, он произвел впечатление подростка, успевшего вдоволь поводиться со взрослыми деревенскими парнями. Сашка не спешил увязывать вьюки, стоял в стороне и наблюдал, как это делают ребята.

Когда мы подошли и поздоровались, Серафим Амвросиевич выпрямился и без предисловии спросил:

— Почему поздно?

— Но ведь выход назначался на второе.

— Правильно. Это значит выступать должны первого вечером.

В голосе его, сухом, резком, прозвучало раздражение. Он с подозрительным прищуром прострелил нас взглядом, и я уловил в нем сомнение: «Эх, мол, накликал я с этими корреспондентами на свою шею маяты. Мало у меня ее!» Позднее, когда уже все было готово к отходу, Борковский строго спросил меня:

— Ну, а самочувствие как? Здоровье как, спрашиваю?

— Да ничего вроде, пока не жалуюсь.

— А у друга? — он кивнул на Бориса.

— Как сказать... Думаю, обузой не будем...

Это понятное беспокойство учителя, головой отвечающего за каждого человека, а с этого часа и за нас, снова насторожило меня: не слишком ли самоуверен Борис? Осилит ли двухсоткилометровый путь по тайге? Ведь мы не просто пойдем, а будем делать в дороге все, что потребуется: гнать телят, пасти их ночами, разбивать лагерь, готовить пищу и еще многое такое, о чем мы пока не предполагаем. Не сплоховать бы, не подвести бы людей.

Но об этом мы, кажется, достаточно размышляли дома, и я бодро ответил Борковскому:

— Постараемся не подкачать!

Мы сняли рюкзаки. Учитель скользнул по ним взглядом и опять спросил в лоб:

— Продукты запасли?

— Мы рассчитывали закупить все на месте.

Борковский выпустил из рук подпругу, шагнул к нам.

— Как же так? Здесь покупать нечего, да и негде. Сухарей за час не насушишь. А у нас расчет на пятнадцать человек.

Подумал, зачем-то пересчитал мешки и решил:

— Ну ладно, попробуем достать что-нибудь по пути. А теперь — помогай!

Борковскому пришлось просить в колхозе еще одну лошадь — это уж для нас. Дали ему молодого, плохо объезженного жеребца Петьку. Подтянутый, с пышным черным хвостом и длинной разметанной гривой, с тонкими сухими ногами и широкой мускулистой грудью, Петька недовольно стриг ушами и косил на людей темный, своенравный глаз. Мы с Борисом связали рюкзаки, но долго не могли забросить на коня — не пускал. Серафим Амвросиевич не вытерпел, выхватил у Бориса из рук повод, грозно крикнул на Петьку:

— Стоять!

И конь остановился.

Скот, который мы должны были гнать, находился на выгоне за соседней деревней. Ребята забрались на завьюченных коней и уехали вперед. Борковский подошел к нам, облегченно вздохнул:

— Канительны же эти сборы. Того нет, другого не хватает. И все надо учесть, все проверить.

Он наклонился и взял лежавший на камне фотоаппарат, набросил ремешок на шею. К камню еще был приставлен большой плоский ящик с надежными металлическими застежками, весь вымазанный разными красками. С такими обычно выезжают на этюды художники.

— А здесь краски, палитра, — перехватив мой взгляд, объяснил учитель. — Иногда балуюсь рисованием...

Я перекинул увесистый ящик за ремень через плечо, и мы пошли за лошадьми.

Серафим Амвросиевич шагал крупно, отмахивая рукой. Из-под воротника куртки выбивался смятый воротничок рубашки. И все на нем было небрежно: фуражка надета как попало, на спутанные волосы, ворот расстегнут, кончик ремня болтался. Борковский разговаривал с нами и не сводил глаз с ребят. Иногда он замечал среди едущих что-то неладное и громко кричал, потрясая над головой кулаком:

— Ванька, сейчас же слезь с гривы! Сашка, не гони коня!

Когда лошади взяли ритм и пошли спокойно, Борковский приостановился и неожиданно спросил:

— Почему, говорите, с такой спешкой выходим? Объясню, только наперед вы мне ответьте, господа горожане: знаете ли, почем фунт мяса? Да не того мяса, что в магазинах...

Мы ничего не поняли. Учитель явно иронизировал. Загадочно хмыкнув, он заключил:

— Не знаете вы пока... А рано пошли вот почему. Дружная нынче весна была. Паводок спал быстро, реки вошли в берега. Спала вода, значит, можно гнать на поляны скот. Нынче выходим на пятнадцать дней раньше! А что это значит? На полянах — это у нас так называют альпийские луга — телята прибывают в весе по восемьсот, девятьсот граммов в сутки. А если давать животным соль, то будут прибывать еще больше. Теперь давайте считать. Только наш колхоз в это лето отгоняет сто двадцать голов. А всего из шести колхозов на Цепелских и Язьвенских полянах будет пастись около семисот голов молодняка. Вот и прикиньте, во что обойдется потерянный день...

Борковский засмеялся.

— Да полно подсчитывать! Я скажу: если мы потеряем только один день, то потеряем сто двадцать килограммов мяса, два дня — двести сорок, полмесяца — тонну восемьсот! Это значит, колхоз не досчитается три, три с половиной тысячи рублей. А если взять в объеме шести колхозов? Сто тысяч убытку! Вот какая тут арифметика, вот что значит выйти на пятнадцать дней раньше!

Прошли немного молча — мы, пораженные таким внушительным эквивалентом, Серафим Амвросиевич, занятый своими мыслями. И вдруг он снова засмеялся:

— Но вы еще узнаете, почем фунт мяса!..

Окольная дорога вывела к глубокому оврагу, словно рвом опоясавшему село. За оврагом, за перекошенной изгородью, пыльной улицей начиналась деревня Ванино. Ребята спешились у старого дома с выцветшей вывеской «Сельмаг». На крыльце магазина поджидал нас ушедший раньше Александр Афанасьевич. Он горестно покачал головой и сказал, что в магазине шаром покати — ничего нет, кроме пряников.

Делать было нечего, и мы с Борисом купили на свой пай мешок пряников. Ох, уж эти пряники! Если бы мы знали, насколько непригодны они для тяжелой дороги.

Ночное шествие

В ванинских поскотинах мы отобрали сто двадцать телят-годовиков. Всякие тут были телята: упитанные, с крутыми сытыми боками; худые, с рахитично расставленными тонкими ножками. Но отобрали — не значит, что взяли.

Телят загнали в сарай, а потом в узкие двери выгоняли обратно по одному. Каждого осматривали отдельно. Все нужно было учесть, все подметить заранее. Хромой или отощавший теленок не осилит трудного перехода по тайге. Осматривать, а заодно и еще раз пересчитывать, помогали все. Иногда Борковский взмахивал рукой, и тогда Патокин перекрывал выход засовом. Начинался подробный осмотр и прощупывание подозрительного теленка.

— Дойдет! — деловито бросал не по-детски серьезный, похожий на маленького мужичка Гена Ваньков.

— Законно дойдет! — подтверждал Юрка Бондаренко, не особенно задумываясь над сказанным. Александр Афанасьевич не имел твердого слова, смотрел больше на Серафима, и, если тот согласно кивал головой, теленок проходил.

И из этих, уже отобранных, Борковский еще выбраковывал слабых. Не помогли ни плачевные просьбы доярок, ни требования зоотехника. В стаде осталось сто четырнадцать. И — точка.

— За этих отвечаю, за каждого! — твердо сказал Борковский, расписался в журнале приемки и пошел прочь.

Пока занимались отбором, совсем свечерело. В этих краях наступило время белых ночей, однако откуда-то надвигалась тьма. Я осмотрелся и увидел ползущую с востока тяжелую сизую тучу. В безветрии туча быстро растекалась по горизонту, сгущая земные тени, обволакивая дали мраком.

— А что, Абросимович, быть грозе? — не то спросил, не то для себя отметил Александр Афанасьевич, вымеривая глазами тучу. Патокин для удобства, как, впрочем, и все в Верх-Язьве, называл Серафима Амвросиевича просто Абросимович.

Борковский даже не взглянул на тучу.

Первый отрезок пути — восемнадцать километров — нужно пройти сегодня, какая бы ни была погода. Тут дело не только в желании. Уходя из Верх-Язьвы, мы надолго расставались с полями и лугами. Теперь не часто будут попадаться открытые места, где можно покормить телят. Каждое такое кормовое место известно скотоводам и имеет свое название. На них мы будем делать привалы. Абросимович планировал ночью прийти на Деняшер.