Дни яблок - Алексей Николаевич Гедеонов

глаза. Вскоре ощутил я на глазах что-то, вроде бархатное, но мягче — как перья… Стало прохладно. «Наверное, форточка», — подумал я. — А помещение зачем выстуживать? Я ведь всё вижу! Ничего? — крикнул я, спустя минутку. В ответ раздалось молчание: ни двойки за окном, ни рам, чуть вздрагивающих от ветра — ничего. Один туман снаружи — сплошной, спокойный, светлый. Я встал с кресла. В квартире было ясно ну, туманный полдень в октябре… Свет и покой. Осень спускается…

Я прошёл по квартире… Почудилось, что играют на фортепьяно и поют… Романс. В два голоса. Так же мгновенно мелькнул и погас солнечный зайчик в коридоре, где света сроду не было, никогда.

Я вышел в коридор. «Тамбурные» двери выглядели по-другому, какой-то из них не хватало.

«Солнечный зайчик» блеснул у дверей. И я услышал, как что-то звякнуло… вроде связки ключей на поясе… По коридору пришлось идти долго… Всякий раз, как я протягивал руку светляку вслед… оказывался вновь у знакомого «непохожего» тамбура. В тишине и свете.

— Покололо колотило… — вдруг выпалил я призабытую считалку. Сверху, с самого серого неба в полутёмный коридор вдруг упали яблоки, две штуки, и поймали беглеца — начали светиться… А ногам моим стало холодно, я решил не смотреть вниз. — Ниточка, голочка… — продолжил я другую считалку. Сверху чинно посыпались новые яблоки — очень красные и крупные, падали они вроде камней — гулко, плотно и не катились никуда. — Синя соколочка… — продолжил я, всё больше не чувствуя под ногами ничего, кроме холода — и перепрыгнул на ближнее яблоко, выросшее до размеров неплохой капусты и принявшее вес мой легко. — Щука-карась! — сказал я очень громко и допрыгал по яблокам-великанам почти до самой двери… За спиной моей падали на пропавший пол новые плоды, неспешно. На месте вешалки виднелась сияющая, словно ртуть, картинка — дверца-ставенка, за нею ключик, самый обычный: сердечко на стебле, с простой бородкой. Ключик медленно вращался, словно в невесомости… Я протянул руку, толкнул податливую ставенку и забрал ключ.

— Чья потеря, мой наход… — буркнул я.

Что-то сверкнуло, пространство дрогнуло, будто дом наш налетел на рифы — я оглянулся. Яблоки висели, сияя сердечно, среди сплошного мрака. Далеко-далеко видны были тамбурные двери — одна из них светилась, будто за ней лишь только день…

— Гра почалась! — закончил считалку я и покатился вместе с яблоками по коридору, под уклон…

— Дож, лiм… — сказала, судя по всему, сова Стикса мне в ухо.

— Цибiлiм, — ответил я. Сова сняла с меня повязку.

Я сидел в кухне, на полу. С ключом в руке.

Осталось прикрутить его к Рутавенку, что я и сделал под шёпоты пряников.

— Гимарута гармала, — сказал я, торжественно, нацепив находку на рутку. — Во имя Ключа, Змеи, Луны и Сердца Иисуса, Святыни Божией. Прошу, хочу и требую. Защити, укрепи, направь. Речь проста и жертва чиста. Гимарута граволас. Слово сказано и дело сделано. Амен.

… Не так и просто запомнить все имена руты, конечно, но если поклониться ей и добавить сладкого, плюс, например, воск — дело верное, Альманах говорит о нём вскользь. А я считаю, что запечатывать обереги воском можно и нужно. Не всё же суровая нить…

XXV

… рыбчин, дыбчин, клек.

(считалка)

Скоро Михайлов день. Можно будет чудить. Хотелось бы и до того пошуметь, но помню — нельзя, ведь такое место в любое время. Звяк-брязь, и пока не выйдет ангельский князь — увидишь-успеешь перед собою дым неверный, неупокойц с семи холмов и взгляд иной, чужой, змеиный. Те глаза будут светлее моего правого — густо-медовые, с чёрточкой вместо зрачка.

А дальше всякое пойдёт — белые мухи налетят, сонные шёпоты явятся и непевные прибудут, а с ними вражья сила — вся из восьмого вэ.

… Я оказался в дюнах. Низкое серое небо, жёсткая от соли низкорослая трава, и большая вода — где-то неподалёку. И песчаные холмы… Люблю дюны: они движутся — к морю ли, прочь от него, лишь бы танец. Если б не сосны…

— Здесь идёт дождь? — удивился я. — Никогда не знал.

— Время идёт, — сказала Вальбурга, в этом сне живая. — Неужели ты не слышишь?

— А как же… — ответил я и проснулся. В кресле, на кухне…

За окнами было темно, по стёклам молотил дождь, в дверь стучали. И довольно громко. Я побежал открывать — босиком по холодным половицам через всю квартиру. Безо всяких предосторожностей, заклятий и прочей небывальщины… Споткнулся в коридоре о кошку, уронил на ногу зонт и открыл двери нараспашку. В конце концов…

— Хорошенькое дело, — сказала из темноты мама и вошла. — Ты, оказывается, дома… Я как чувствовала. Звонила, звонила… безрезультатно. Ладно, решила, доберусь сама. Пока трамваи ходят. А тут, уже в подъезде, вообрази — выяснила, что ключ пропал! Звоню в дверь — и тишина. Стучу — только кошка с той стороны отвечает жалобно. Думала уже к Флоре зайти — через два двора же, так погода портится. Решила постучать ещё раз… Ты что, опять в сад свой ушёл? Ну, здравствуй!

— А в саду, между прочим, ещё хорошо, — нашёлся я, — Правда, может быть дождь.

— И ничего страшного, — тут же заметила мама, — можно куртку прихватить. Или переждать. Было бы где. Чтобы пойти в другой раз.

— Другой раз не пойду, — мрачно ответил я. — И тебе не советую. Привет…

Мама сняла пальто и посмотрела на меня внимательно.

— Что? — спросила она. — Трудно было одному?

— Иногда, — ответил я. — Почти… Очень. Даже не… Ох… — тут я замолчал совсем. Из кухни что-то выкрикнула Бася, призывно.

— Значит, я успела вовремя, — улыбнулась в полутьме мама. — Давай я, наконец, дверь закрою, дует что-то очень сильно. А ты всё-таки свет зажги, а то сплошной кротовник.

— Свет, — тускло сказал я. И даже в ладоши хлопнул. Мы оба прислушались. На площадь въехала двойка: вся сплошь шипенье, звон и искры.

— Получился полусвет, — констатировала мама. — Я и сапоги снять не успела.

— Это не совсем прилично, полусветы эти, — заметил ей я. — Сейчас принесу свечечку…

— Что ты всё время выдумываешь, — рассердилась мама, — какая ещё свечечка? Свет зажги!

— Зажёг, — мрачно ответил я.

И для убедительности пощёлкал выключателем несколько раз.

— А счётчик проверял? — быстро поинтересовалась мама. — Пробочки?

— Приходило Горэнерго, — торжественно сообщил я. — Один в спецовке и вторая в шапке белой…

— И что? — спросила мама.

— Все пивом пропахшие, — доверительно сказал я. — Насквозь. Рты чёрные. И вырубили нас с помпой, то есть с пломбой.