Энола Холмс и зловещие знаки - Нэнси Спрингер

не попробовала мне помешать. Она стояла неподвижно, словно железный столб.

Деревянный кругляшок, очевидно выпиленный из ветки или ствола молодого деревца, держался на одной нитке, продетой через отверстие сверху. Я перевернула его дрожащими руками.

Да, от старых привычек так просто не избавишься: на обороте большими буквами была выведена подпись в виде инициалов: EЈ3L Знакомым мне небрежным почерком. Евдория Холмс.

Мама.

Глава седьмая

Поражённая до глубины души, я проговорила заплетающимся языком:

— Это нарисовала моя мать.

Хотя обращалась я не то чтобы к цыганке, а к Вселенной и небесам, она изумлённо ахнула:

— Твоя мать?!

Её голос вернул меня к реальности. Я убрала руку и выпрямилась, встретившись с янтарными, почти кошачьими глазами:

— Да, это рисунок моей матери. Совершенно точно.

И почему меня это так удивило? Ведь я знала, что мама сбежала к цыганам уже около года назад и что она жить не могла без кистей и красок.

Старая цыганка с почтением склонила голову, будто стояла не на шумной улице, а в тихой часовне. Она достала яркий платок и, повязав его обручем на волосы, сложила руки в молитвенном жесте и произнесла:

— Благослови тебя судьба, дочь Цветочной Марии.

Я не привыкла к такому благоговению и потому очень смутилась и растерялась.

— Благодарю вас, — сказала я наконец, — но мою мать зовут иначе.

— Для нас она Мария, — объяснила цыганка и, устремив на меня свой проницательный взгляд, продолжила низким, хрипловатым голосом: — Давным-давно на земле жили Мария Магдалина, Мария из Вифании, Чёрная дева Мария и Мария из Назарета, мать-девственница. Мы носим их иконы в своих караванах. И к нам пришла женщина, которая не говорит на нашем языке, но путешествует с нами, спасает от гнева полиции и лесников, пишет новые иконы, рисует цветы счастья, горя и удачи, и с ней мы вольны отправиться по любой дороге и можем есть жирную рыбу, и мы почитаем её и называем нашей Цветочной Марией.

— Она моя мать, — повторила я. — Вы поможете мне её найти? Где она?

— Где она? Где стрела, запущенная в небо? Где зарыто сокровище? Где летает сова безлунной ночью? Мы цыгане, дитя. Мы встречаемся и расходимся, приходим и уходим, движемся туда, куда дует ветер.

Я поняла, что цыганка не насмехается надо мной, а всего лишь говорит образно, однако почувствовала — она увиливает от ответа. Чего-то недоговаривает.

Я предприняла вторую попытку:

— С каким она караваном?

— Запряжённым прекрасными лошадьми, дитя, чёрным в белых звёздах. Могу я теперь взглянуть на твою ладонь? Не раз мне доводилось держать за руку твою мать, изучать линии её судьбы и давать ей предсказания из искреннего уважения. Серебра я не прошу. Позволишь?

Спешу заверить любезного читателя, что к хиромантии отношусь с тем же недоверием, что и к традиции задувать свечи на торте в день рождения. Я выросла в просвещённой семье свободомыслящих логика и суфражистки, а потому презирала суеверия и считала предсказания судьбы пустым развлечением.

В то же время я не видела смысла отказывать цыганке, тем более что из разговора с ней могла узнать ещё что-нибудь о маме.

Так мы стояли на людной улице, не обращая внимания на лошадей, прохожих и экипажи, и она удивительно бережно держала мои руки в своих сухих грубых пальцах. Цыганка взглянула на тыльную сторону, а затем на ладони, с необычной приязнью, хоть и без улыбки, сжав мою левую руку.

— Как будто смотрю на руки твоей матери, — сказала она. — Только линии длиннее, глубже, и линия сердца не рваная. — Она кивнула на левую ладонь: — Эта отвечает за прошлое и семью. Правая показывает истинную сущность, судьбу и свершения.

— Даже у левшей? — Я, подобно своим родителям, всё ставила под сомнение. К тому же мне вспомнилась леди Сесилия, жертва общественных ожиданий, жестоко переученная левша.

Цыганка поморщилась:

— Такого вопроса стоило ожидать от дочери Цветочной Марии. Ты левша?

— Нет.

— Тогда зачем спрашивать? Тише, дитя, дай посмотреть...

Она пристально изучала мою правую ладонь, и мне начало казаться, будто время замедлило свой бег и шум на площади стал постепенно сходить на нет. Цыганка легонько проводила пальцем по линиям на руке, и её касания отдавались вибрациями, пробирающими душу. Я замерла — не только по собственной воле, но и потому, что эти вибрации привели меня в некое гипнотическое состояние.

Цыганка произнесла ровным, завораживающим тоном гипнотизёра:

— Твоя линия судьбы начинается звездой на холме Сатурна и уверенно входит в линию жизни. Обручальное кольцо на левой руке лживо. На самом деле ты одинока с самого детства и всегда будешь одна, если не попытаешься изменить свою судьбу.

Правдивость её слов легла камнем на мою душу, но я лишь кивнула и спросила:

— Что ещё?

— Линия сердца длинная и чёткая. В твоём сердце много любви, но излить её не на кого. Вместо этого ты одариваешь любовью всё человечество. Стараешься помогать, служить, творить добро — любым способом.

Она говорила сухо, как бы излагая факты, и потому я не покраснела от смущения и только снова кивнула.

— Рука худая, чувствительная, творческой натуры, а линия Солнца показывает, что у тебя острый ум и хорошая интуиция. Она начинается со звезды на холме Аполлона. Одна звезда — уже редкость. Две звезды я ещё ни разу не встречала, даже на ладони твоей матери.

В голове горела единственная мысль:

— Где она?

— Этого не сказать по твоей руке.

— Но вы же знаете?

— Я могу говорить лишь за Марию Магдалину, Марию из Вифании и Чёрную деву Марию. Твоя мать там, где ей предначертано быть судьбой. Не следуй за ней, Энола. Следуй за своими звёздами. Это всё, что я могу тебе сказать. А теперь мне пора.

Ещё с полминуты я стояла будто статуя, с вытянутой рукой, а потом словно пробудилась от сна, удивлённо моргнула и огляделась. Я не называла своего имени. Откуда цыганка его знает?

И где она?

Я окинула взглядом Дорсет-сквер всё с тем же мороженщиком (хотя теперь мне было не до мороженого), девчонками, качающимися на фонарном столбе, и так далее, но высокой старой цыганки не увидела. Куда она пропала? Её исчезновение казалось поистине волшебным.

«Глупости», — сказала я себе. Она могла скрыться в общественной туалетной комнате — на Дорсет-сквер стоял один из этих памятников