Энола Холмс и маркиз в мышеловке - Нэнси Спрингер

— Не знаю.

— Все еще хочешь уплыть в море?

Он резко развернулся и впился в меня взглядом:

— Все-то ты знаешь! Откуда? Кто ты такая? Правда, что ли, родственница Шерлока Холмса?

Я закусила губу. Пожалуй, было бы небезопасно рассказывать ему о себе. Он и так знает слишком много. К счастью, как раз в ту минуту мальчишка-газетчик, стоящий на углу рядом с кебами, завыл:

— Читайте в свежем номере! За виконта Тьюксбери Бэйзилвезерского потребовали выкуп!

— Что?! — воскликнула я. — Возмутительно!

Чуть не позабыв о том, что мне положено щуриться и с трудом разбирать дорогу, я бросилась к мальчишке и купила у него газету.

«ДЕЛО О ПОХИЩЕНИИ ПОЛУЧИЛО НЕОЖИДАННОЕ РАЗВИТИЕ» — гласил заголовок, который сопровождался все тем же портретом Тьюки в образе маленького лорда Фаунтлероя.

Мы сели рядом на скамейку в парке, чтобы вместе прочитать заметку. Тьюки посмотрел на первую страницу и сдавленно ахнул:

— Моя фотография?!

— Теперь все ее видели, — язвительно сообщила я. Он ответил не сразу, и я заметила, что лицо у него залилось краской, а уши горели от сильного унижения.

— Я не хочу возвращаться, — сказал Тьюки. — Никогда не вернусь.

Все мое злорадство как рукой сняло, и я спросила:

— А вдруг тебя узнают по фотографии? Например, миссис Калхейн.

— Кто, она?! Чтобы миссис Калхейн хоть раз в жизни взяла в руки газету?! Она даже читать не умеет! В тех трущобах все неграмотные. Ты разве видела там газетчиков?

Он был прав, но признавать мне этого не хотелось, и я перешла к следующему абзацу:

События приняли неожиданный оборот, когда утром этого дня в Вэйзилвезер-холл в Вельвидере, где недавно пропал виконт Тьюксбери, маркиз Вэйзилвезерский, пришло анонимное требование о выкупе. Несмотря на удивительную находку старшего инспектора Лестрейда — посвященную морской тематике коллекцию в укрытии юного лорда на дереве...

— О нет, — прошептал расстроенный Тьюки. Я поморщилась и ничего не сказала.

...мего последующие расспросы в доках Лондона, в результате которых он нашел свидетелей, уверенных, что они видели пропавшего мальчика в день его исчезновения...

А это всего через день после моего собственного исчезновения. Сколько всего успело произойти за эти три дня с тех пор, как я покинула Фернделл-холл, даже сложно поверить!

...выяснилось, что виконт, наследник титула и богатства рода Вэйзилвезер, в самом деле был похищен. С утренней почтой пришла записка, составленная из вырезанных из газет букв, с требованием выплаты крупной суммы, обнародовать которую семейство не считает нужным. Полиция, не располагая никакими доказательствами касательно похищения, советует воздержаться от выплаты, однако известный медиум и астральная искательница мадам Лелия Сивилла де Мак, прибывшая поддержать семью пропавшего маркиза, рекомендует выплатить нужную сумму в золотых соверенах и гинеях, как того требует записка, поскольку духи нашептали ей, что юный виконт Тьюксбери действительно похищен, жизнь его в опасности и лишь полное содействие родных поможет спасти мальчика. Мадам Лелия...

На этом заметка не заканчивалась, но я бросила чтение и уставилась невидящим взглядом на стоянку кебов прямо перед нами. Легких двухколесных экипажей, неуклюжих, но просторных пролеток, коней с лоснящейся шерстью и тщедушных кобыл, жующих овес из привязанных к мордам торб, представительных кебменов и бедно одетых кучеров, прогуливающихся вдоль парка в ожидании клиентов, сейчас для меня не существовало. Я силилась вспомнить, как выглядит мадам Лелия, но за прошедшие три дня ее образ истерся в памяти, и на ум приходили только красные волосы, круглое лицо, крупное, мощное тело, большие руки, желтые лайковые перчатки...

Мои размышления прервал тихий голос:

— Я должен вернуться.

Я повернулась к юному Тьюки, бледному и красивому, и мы встретились глазами.

— Я должен вернуться домой, — повторил он. — Не позволю этим негодяям обкрадывать мою семью.

Я кивнула:

— Значит, ты не знаешь, кто отправил им эту записку.

— Нет.

— И тоже считаешь, что они продолжают на тебя охотиться.

— Как и на тебя. Да, я в этом уверен.

— Лучше нам обратиться в полицию.

— Наверное... — ответил Тьюки и отвел глаза.

Какое-то время он молча смотрел на носки своих новых ботинок — условно новых, поскольку они были сшиты из кожаных обрезков старой обуви.

Я ждала.

— Все равно в моих мечтах все было иначе, — наконец заговорил он. — Это я про верфи. Вода грязная. Люди тоже. А тех, кто следит за собой, они презирают и считают заносчивыми. На таких даже попрошайки плюют. У меня украли деньги, ботинки и даже чулки. Совсем бесстыжие крадут даже у ползунов.

— Ползунов?..

— Или дремал, так их тоже называют, потому что они почти всегда дремлют. Никогда не видел более убогих нищих. — Тьюки понизил голос. — В основном это старухи, оставшиеся ни с чем, которые не могут встать на ноги. Они сидят на ступеньках работных домов в полузабытьи, прилечь им негде, у них, полумертвых, даже нет сил попрошайничать, а если им кто даст пенни на чай, ползут его купить.

У меня защемило сердце, и я вспомнила лысую старуху с язвами на голове, которая ползла передо мной по тротуару.

— Потом они ползут обратно, — продолжил Тыоки, говоря все тише, и голос у него дрожал. — И снова садятся на ступеньки. Три раза в месяц их кормят и дают выспаться в работном доме. Три раза! А если потребуют большего, их запрут и заставят три дня заниматься тяжелым физическим трудом.

— Что?! Я думала, в работных домах несчастным помогают!

— Я тоже так думал. Пошел туда попросить пару обуви, а они... Обсмеяли меня и побили палкой. Выгнали. А потом... Этот кошмарный головорез...

При воспоминании о Писклявом на глаза Тьюки навернулись слезы. Он умолк.

— Я рада, что ты решил вернуться домой, — сказала я после недолгой паузы. — Твоя мать будет вне себя от счастья. Знаешь, она все глаза выплакала.

Он кивнул, не спрашивая, откуда я это знаю, очевидно, смирившись с тем, что мне все-все-все известно.

— Я постараюсь ей объяснить, что тебе не хочется ходить в костюме лорда Фаунтлероя.

— Какая разница, в какой я буду одежде. Как же я не знал...

Он затих. Наверное, все еще думал о дремалах, бедных полумертвых старухах, ползающих по лондонским трущобам. Или о своих измученных ступнях и натертых мозолях, о Писклявом, о том, как