Энола Холмс и маркиз в мышеловке - Нэнси Спрингер

щурилась до рези в глазах. Наконец из сумрака выступило изображение золотистых и красновато-коричневых хризантем, прямо как в брошюрке с шифрами.

Даже стоя на цыпочках, я дотягивалась только до края рамки — хрупкой, как будто сделанной из бамбуковых стеблей, подобно всей мебели в маминой гостиной. Концы стеблей пересекались и торчали в стороны. Я осторожно сняла рисунок с гвоздя, отнесла его на кофейный столик и поставила рядом свечу.

«Энола, ищи в моих хризантемах».

Я не раз видела, как мама вставляла картину в рамку. Сначала она укладывала рамку на стол лицевой стороной вниз. Накрывала чистым стеклом. Затем шла эдакая внутренняя рамка из плотной, слегка подцвеченной бумаги. К ней мама приклеивала верхний край рисунка. А к оборотной стороне рисунка — тонкий деревянный задник, выкрашенный в белый. По краям рамки привинчивались шурупы, чтобы конструкция не развалилась. Наконец мама накрывала все это листом картона, чтобы спрятать шурупы и защитить картину от пыли.

Я перевернула хризантемы и посмотрела на картон.

Глубоко вдохнув, подцепила край ногтем, надеясь снять весь лист одним движением, но в результате оторвала только длинную коричневую полоску. Но это ерунда. Главное, что между картоном и деревянным задником я кое-что заметила. Сложенное в несколько раз. Белое.

Записка от мамы!

Письмо, в котором она все мне объяснит, выразит сожаление и любовь, возможно, пригласит к ней присоединиться...

Сердце у меня стучало как сумасшедшее. «Пожалуйста, только бы я угадала!» — бормотала я про себя, дрожащими пальцами вытаскивая бумажку из-под картона.

Выудив хрустящий листок на свет, я поспешно его развернула.

Да, это было послание от мамы. Но не то, на которое я надеялась.

Она оставила мне сто фунтов одной банкнотой.

Большинство семей из простого народа и в год столько не получают.

Но не этого я от нее ждала.

Признаюсь честно: я плакала, лежа в постели, пока не уснула. Но сон был глубоким, и никто его не тревожил. Только утром миссис Лэйн зашла ко мне и спросила, не заболела ли я.

— Нет, — ответила я, — просто устала.

Она вышла в коридор и прошептала кому-то — вероятно, своему супругу:

— Она совсем разбита, бедняжка. И неудивительно!

Я снова задремала и проснулась около полудня, но вставать не спешила, несмотря на то, что готова была съесть первый и второй завтрак в один присест. Еще какое-то время я валялась на кровати, обдумывая события прошедшей ночи на свежую голову.

Что ж. Ожидала я другого, но деньги — это тоже неплохо.

Мама тайком передала мне крупную сумму.

Полученную, несомненно, от Майкрофта.

Обманным путем.

Правильно ли я поступаю, забирая себе банкноту?

Не то чтобы Майкрофт заработал эти деньги. Судя по всему, он получил их в наследство по праву старшинства.

Это было состояние нашего отца, сквайра. Доходы от аренды. Оно копилось веками и пополнялось каждый год. А все благодаря Фернделл-холлу, нашему поместью.

Деньги и в самом деле в каком-то смысле прилагались к дому, как и люстры.

К маминому дому.

Правда, по закону он не принадлежал ни маме, ни мне. Но если рассуждать по-человечески... Мама не раз мне объясняла, как несправедливы эти правила. Представьте себе, если жена напишет и опубликует книгу, весь ее гонорар получит муж! Ну разве это не возмутительно?!

Так что же тогда возмутительного в том, чтобы забрать сто фунтов, которые Майкрофт получил лишь потому, что родился раньше нас с Шерлоком?

«Плевала я на законы», — ядовито проговорила я про себя. Деньги, в сущности, мои. Мама кровью и потом выбила их из поместья. И отдала мне.

Сколько еще банкнот она спрятала? Шифров в брошюрке много.

И что мне делать с этим богатством?

Нет, на этот вопрос у меня уже есть ответ. Мама сама подала мне пример.

Глава седьмая

Через пять недель я была готова.

По мнению окружающих — к отъезду в пансион.

На самом деле — к совершенно иному путешествию.

Что касается пансиона: из Лондона приехала швея и поселилась в пустой комнате, которую ранее занимала камеристка; она тяжело вздохнула при виде ножной швейной машинки, древней и пыльной, и принялась снимать с меня мерки. Талия: двадцать дюймов. Ай-яй-яй. Слишком широкая. Грудь: двадцать один дюйм. Ай-яй-яй. Слишком плоская. Бедра: двадцать два дюйма. Ай-яй-яй. Неприлично узкие. «К счастью», это все поправимо. Швея нашла объявление в модном журнале, таком, который моя мать не позволила бы даже внести на территорию поместья:

Корсет, который лучше всего подчеркивает стройную фигуру. Его очарование не описать словами, и этого идеала не достичь ни одному корсету мира. Мягкая подкладка и другие приятные дополнения обеспечат легкость и комфорт. Его можно затягивать настолько туго, насколько вам удобно, чтобы добиться изящных форм и красивых пропорций. Корсет будет отправлен на примерку обычной посылкой, оплата по получении денежным переводом. Гарантия качества. Не понравится — мы вернем вам деньги. Остерегайтесь подделок.

Корсет немедленно заказали, и швея принялась за работу над строгими темными платьями с высокими воротниками со вставками из китового уса, в которых мне было трудно дышать, с узкими поясами, которые сдавливали живот, и юбками, наброшенными чуть ли не на полдесятка шелковых нижних юбок и волочившимися по полу так, что ходить в них было практически невозможно. Швея предложила сшить два платья с обхватом талии в девятнадцать с половиной дюймов, два — в девятнадцать, два — в восемнадцать и так далее — в надежде, что со временем она у меня сузится.

В лаконичных телеграммах от Шерлока не содержалось никаких новостей о матери. Он опросил ее старых друзей, художников, суфражисток, даже побывал во Франции у ее дальних родственников, семьи Верне, но все тщетно. Я снова начала переживать за маму: почему величайший детектив Англии не может ее найти? Неужели с ней приключилось несчастье? Или она стала жертвой преступления?

Однако в тот день, когда швея закончила работу над первым платьем, я отбросила эти мысли.

«Силуэт» вместе с подкладками уже доставили, как и обещали, в неприметном коричневом свертке, и мне полагалось надеть это чудовище, в котором невозможно сесть на стул по-человечески. Волосы же следовало украсить шиньонами и кудрями, ниспадающими на лоб, и закрепить все это безобразие заколками, которые^ больно впивались в кожу. Только тогда меня одели в новое платье и тесные туфли, и я прошлась по коридору, стараясь изобразить походку достойной юной леди.

Так вот, именно в тот день интуиция подсказала мне, куда сбежала мать, и вскоре