Борис Алмазов - Посмотрите - я расту

— Влюбился! Влюбился! — хохотал Серёга, как будто Алевтина была в этом виновата.

«Неужели в самом деле влюбился?» Я посмотрел на Алевтину и словно увидел её впервые. Она красивая! У неё такие длинные густые косы. Почему бы в неё не влюбиться? Но Серёга хохотал так, словно узнал что-то стыдное, о чём нельзя говорить при всех. Он не мог успокоиться и в палате, и на поле, где мы выдёргивали сорняки с капустных грядок.

— Влюбился! — ликовал он. — А сам говорит как — ничего не поймёшь. Поленницу ему мать пекла. Как будто он дрова ел! Грязнуля! Масло с него чуть не капает машинное. Как будто не человек, а трактор. Даже погон нету!

— Чья бы корова мычала, — заметил Федул, — а твоя бы, Серя, молчала!

— Ты это про что?

— А то! Все знают, что ты за Осипян бегаешь.

— Это кто бегает?

— Ты! — встрял Липский и спрятался за широкую спину Федула.

— Подумаешь, влюбился! — сказал Бойцов. — Ну и что? Он солдат. Алевтина — студентка. И ничего смешного нет. Это когда ты, Серя, за Иркой бегаешь, — так только смешно и да же противно.

— А вот почему так? — спросил Федул.

— Потому что детям всё запрещают, — объяснил Липский. — Взрослые — хитрые: им всё можно, а нам ничего нельзя.

— Нет, — сказал Бойцов, — мы просто, наверное, не знаем, что такое любовь, вот и воображаем всякую ерунду.

— Как это не знаем? — удивился Липский. — Если нам объяснить как следует, и мы поймём. Нет такого, чего понять нельзя. Серёга же не в Алевтину влюбился, а в Ирку. Солдат в пионервожатую, потому что они взрослые, а он в девчонку, потому что ему ещё лет мало.

— А по-моему, — сказал Бойцов, — мы вообще ещё по-настоящему влюбиться не можем.

— Как это так? — возмутился Липский. — Что же мы, не человеки, то есть не люди, что ли?

— Люди. Только вот взрослые — они не такие, как мы. Они — другие.

— Такие же! Только крупнее. Выросли — вот и всё.

— Нет! — стоял на своём Бойцов. — Они совсем другие. Поэтому они могут чего-то такое знать, чего мы не знаем и не чувствуем.

— Точно Боец говорит! — решил я. — Вот дяденьки взрослые бреются, например, а нам не нужно. Они, может, и любовь понимают, а у нас ещё этого понятия нет… Вот мы играем в войну или пожар, ведь всё понарошку, а у взрослых всё по-настоящему…

— А за тобой Ирочка бегает! — вылез Липский.

Но я ему не отвечал, таскал и таскал сорняки. И выполол больше всех! И меня похвалили на линейке после тихого часа. Я хотел пойти к дяде Толе, но на кухонном дворе никого не оказалось, только ветерок раздувал опилки под козлами. Второй день нету дяди Толи! Я сунулся на кухню. Там полыхала огромная печь, трещали дрова, шипели большущие кастрюли.

— Тётя Паша! — закричал я, потому что мне не было видно, что делается по ту сторону плиты.

— А-я! — отозвалась она. — Кто это меня кличет?

— Тётя Паша, а где дядя Толя?

— Хворает дружок-то твой.

— А что с ним?

— Известно что! — Тётя Паша утёрла красное, потное лицо фартуком. — Моряк-то тот ему порассказал всяких ужасов… Ну, а потом сердечный приступ. Еле отходили.

— А где он теперь?

— Известно где. У Коли, у приятеля своего, при конюшне в сарайчике лежит.

— Я пойду к нему!

— Сходи, милай, сходи. Попроведай. Я бы и сама с тобой пошла, да сил моих нету, ведь вся Толина работа теперь на мне. Вот только растопила на ужин, а там ещё заправлять надо… Погоди, я тебе гостинца дам. Нехорошо без гостинца. Хотела с Колей передать, он теперь молоко возит, да вот что-то нет его… — приговаривала тётя Паша, собирая в узелок пирожки, кусочек сала, несколько яблок. — Ты у вожатой спросись, а то она уж на тебя жалилась. Говорит, никакой управы на тебя нет — убегаешь. Ты спросись!

«Спросись, — думал я, принимая узелок с передачей. — Хорошо, если отпустит, а ну как не разрешит? Отнимет узелок, и всё!» Я представил дядю Толю в тёмном сарае на соломе, а рядом никого нет! И попить ему подать некому. Нет, нельзя рисковать.

Около ворот прогуливались вожатые, зорко поглядывая, не пытается ли кто ускользнуть с территории лагеря.

Дурачки! Кто же в ворота пойдёт? И я полез в щель под забором. Немножко, правда, крапивой обстрекался, но ничего, отряхнулся и побежал в деревню.

— Здрасти! — поклонился я Коле-мордвину, который сидел на завалинке и чинил хомут. — Дядя Толя у вас лежит?

— Доброго здоровьичка! Да ты никак с гостинцем? — кивнул он на узелок. — По всем, значит, правилам посещальщик… У меня твой приятель, у меня. Счас пойду гляну: не спит ли?

Конюх с усилием втыкал шило в кожу хомута и ловко двумя нитками подшивал войлок.

— Не сплю я! — раздался голос из пристройки. — Кто это?

— Это я, Боря, — просунул я голову в дверь.

— А! — обрадовался старик, поднимаясь с постели.

— Вам тётя Паша гостинца посылает, — сказал я, рассматривая комнату. Это была прекрасная комната! На бревенчатых стенах висела упряжь: гужи, вожжи, хомуты и ещё всякие замечательные вещи, названия которым я ещё не успел узнать. Пахло кожей, дёгтем, лошадьми.

Дядя Толя лежал на высокой постели, покрытой попоной, а вместо подушки у него было настоящее седло.

— Ах, Боря, Боря! Не видать бы тебе горя! Ах ты мой желанный! — приговаривал дядя Толя, разжигая примус и наливая ковшиком из ведра воду в чайник.

— Ну, рассказывай, как там у вас дела. Чего нового?

Что я мог ему рассказать? Как мы за оружием ходили?

— Дядя Толя! — вдруг сказал я. — Только вы не смейтесь: а что такое любовь?

— Ишь ты! А что ж это ты озаботился? — Он даже сел от удивления и хлопнул себя ладонями по коленям. — Ну вот, к примеру, ты маму свою любишь — вот тебе и любовь.

— Нет, — сказал я. — Это что! Я же моей маме сын. Какже я могу её не любить?

— Бывает, — вздохнул дядя Толя.

— Всё равно, я не про то. А вот встречаются люди, раз — и вдруг влюбились. Это как? Я вот, например, ни в кого не влюбился ещё, а Серёга, например, влюбился…

— Это какой Серёга?

— Ну, из нашего отряда.

— А… Он, брат, тоже не влюбился. Это так, баловство одно…

— Так что же, мальчишка с девчонкой и дружить не может?

— Дружить, — сказал дядя Толя, — это хорошо. А влюбиться — это совсем другое.

— Вот я и спрашиваю: что это такое?

— Вот, братец, ты мой, как пристал. Ну, ладно. Я тебе расскажу. Примерно. Вот послал дед внука посмотреть, вскипел ли чайник. Ну вот, как я тебя. А внук говорит: «Дедушка, я никогда не видел, как вода кипит, как я узнаю, кипит или нет?» А дед отвечает: «Открой крышку и смотри. Когда закипит, ты это ни с чем не спутаешь!» Вот и любовь так-то: придёт — ни с чем не спутаешь. А до того голову себе не морочь. Давай чай пить.

Я разливал кипяток из тяжёлого чайника в кружки, дядя Толя всё подкладывал мне то пирожок, то кусочек сахара, так что, когда я опомнился, оказалось, что все гостинцы я сам и съел.

— Дядя Толя! — Я чуть не заплакал. — Как же так! Вы мне всё подкладывали, подкладывали, я всё и съел, а вам ничего не оставил. Как же вы выздоровеете?

— А мне эти яблоки и сахар вредные! У меня от них ревматизм начинается. Мне доктор сказал: «Самое полезное смотреть, как дети кушают». Мне сразу полегчало.

— Да что вы такое говорите?..

— Можно к вам? — Заскрипела дверь, я так и обмер: на пороге стояла Алевтина.

Глава десятая

ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

— Вот принесла вам кое-чего горяченького. — Алевтина стала доставать из кошёлки увязанные в полотенце кастрюли. — Вот первое. Второе. Компот.

Да что ты, Аленька! — слабо возражал дядя Толя. — Я сыт. Беспокойство такое тебе…

Алевтина взяла веник и стала быстро подметать в каморке.

— Ну-ка, подбери ноги! — сказала она мне, словно только что заметила. Что ты за парень такой! Ну погоди, у нас с тобой разговор будет особый.

— Да ты его не ругай! Мне с ним веселее. Он меня жалеет.

— А меня? — подбоченилась Алевтина. — Меня он жалеет? Меня из-за него скоро с работы снимут и из комсомола исключат. Ведь каждый день убегает! Просто бегун какой-то! И что ему в лагере не сидится? Территория большая, игротека богатая…

— Да он не специально. Он за делом уходит.

— Меня сегодня начальник лагеря вызывал. Оказывается, они с дружком (надо ещё выяснить — с кем) на минные поля ходили! Так или не так?

— Так! — прошептал я.

— С кем ты был?

Голова моя опустилась, и уши запылали.

— Нет, — сказал дядя Толя. — Он не скажет. Его хоть железом калёным припекай — не скажет. Казак! — У дяди Толи в голосе вроде бы гордость звучала. — Ты лучше, Аленька, скажи ему по-хорошему: «Не ходи, Боря, опасно там». Он и не пойдёт. Так?

Я кивнул.

— Да что вы такое говорите! Сегодня опять командир сапёров приезжал. Из второго отряда пятеро сбежали за оружием. Начальник лагеря приказ отдал: за самовольные отлучки из лагеря исключать! Без всяких разговоров. С завтрашнего дня всех, кого вне лагерной территории заметят, сразу на линейку и с барабанным боем — домой!