Чаша судьбы - Алан Григорьев

крупным гранатом — такого она прежде не носила. Да и вообще, помнится, не очень любила красный цвет.

— Что это?

— Подарок в честь помолвки, — она вздохнула.

— Ты, похоже, не очень рада? Нужно ли приносить себя в жертву, Келликейт? Да, ты дала обещание, поддавшись чувствам. Но, может, стоит сказать королю правду?

— Всё в порядке. Я вздыхаю вовсе не потому, что не хочу этой свадьбы. Меня больше пугают торжества, с нею связанные. Не люблю, когда все пялятся на меня. К тому же мой отец всё ещё сильно болен и не сможет повести меня к алтарю. А насчёт всей правды… знаешь, мы уже поговорили с Риэганом. Начистоту.

— И что он сказал? — бард невольно затаил дыхание, а Келликейт, заметив это, рассмеялась.

— Эй, ты дышать-то не забывай! Он сказал, что всё хорошо, он любит меня такой, какая я есть, и его не волнуют мои чувства к Орсону и к Мартину. Важно лишь то, что его я тоже люблю и боюсь потерять. А я и правда очень боюсь, Рик. Когда подумала, что он может умереть, я ужасно пожалела, что отталкивала его всё это время.

— А как же Орсон? Он же будет всё время рядом. Это не создаст… — Элмерик запнулся, подбирая слово. — …неудобств?

— Ни малейших. С ним мы тоже поговорили. И подумали, что…

— Ладно, ладно, — перебил её Элмерик, замахав руками. Он решил, что не будет вникать в хитросплетения чужих отношений больше, чем следует: в конце концов взрослые люди (и кошки) сами способны разобраться. — Не важно, что вы подумали. Главное, чтобы всем было хорошо.

— Знаешь, — Келликейт задумчиво повертела свой перстень, — я окончательно поняла, что готова выйти замуж за короля, в тот миг, когда увидела бой Медб с Ооной.

— А они-то тут при чём?

— Понимаешь, я боялась, что любой муж запрёт меня в башне и не посмотрит, что я, вообще-то, искусная чародейка. И сразу начнётся: семья, дети, вышивка, званые обеды… Такая жизнь не для меня. Но потом я увидела, как Медб вышла на бой, нося под сердцем дитя, и поняла, что существует другой путь. А ещё услышала, как Риэган открыто восхищался доблестью королевы-воительницы.

— Понимаю… Что ж, я рад, что ты больше не боишься.

Девушка сперва фыркнула, но потом нехотя призналась:

— Думаю, ты прав, это был страх. Но его больше нет. Мысль, что я могу потерять Риэгана навсегда, оказалась намного страшнее замужества.

— Да уж, хватит с нас уже потерь и прощаний. Пора уже и радостям постучаться в наш дом. А то сколько можно-то?

Келликейт положила руку ему на плечо.

— Ты улыбаешься, но я вижу, что на самом деле тебе грустно. Я вот ещё что хотела сказать насчёт Флориана… мне показалось, он сам не очень расстроился, когда умер. Во-первых, его смерть не была напрасной — он очень гордился тем, что успел предотвратить беду. А во-вторых… ты бы видел, как он улыбался, когда уходил вместе с призраками, — просто взял и растворился в закате рука об руку с Эллифлор и Энникой. Я думаю, что Флориан будет счастлив там, в Аннуине. Ведь он теперь воссоединился с теми, кого любил.

— А ты говорила об этом Джерри?

— Конечно. Да он и сам всё видел.

— И всё равно не может отпустить? — Элмерик поджал губы. — Ну, тогда он тоже думает только о себе.

— Пф, посмотрела бы я на тебя, если бы Каллахан не восстал из мёртвых! — Келликейт, не удержавшись, отвесила ему лёгкий щелчок по лбу. — Джеримэйн остался без любимого наставника. Конечно, он оплакивает свою потерю. И боится лишиться ещё и лучшего друга — он ведь пока не знает, что ты пришёл в себя.

— Лучшего друга, скажешь тоже! — Элмерик фыркнул, но под грозным взглядом девушки стушевался и пробормотал: — Кстати, а как там Каллахан?

Бард только сейчас понял, что перестал — даже мысленно — добавлять к именам наставников слово «мастер». Кажется, это произошло ещё во время битвы. Конечно, старшие Соколы не раз говорили, что после посвящения все могут оставить в стороне формальности — и Келликейт была первой из Соколят, кому это удалось. А вот Элмерик никак не мог отказаться от привычных обращений, до него не доходило, что в отряде к нему относятся как к равному, пускай и менее опытному соратнику. Теперь, наконец, дошло. Да, ради этого, пожалуй, стоило побыть безумным.

— С ним всё в порядке. Три дня провалялся, залечивал раны, набирался сил. А дальше его даже ворчание Патрика не удержало в постели — ты ж знаешь нашего беспокойного командира!

— А остальные? Как Шон? Надеюсь, успел вернуть своё лицо до того, как умер Эйвеон?

— О, да. Но чудом. Представляешь, они с Мартином где-то раздобыли этот цветок… Лисий огонь, кажется. И успели провести ритуал, пока мы следили за битвой Ооны и Медб. Может, помнишь, Эйвеон тогда сбежал? Так вот, оказалось, что он застукал их за ритуалом и пытался помешать, а Мартин жутко разозлился и отделал его так, что тот ещё несколько часов не мог встать. Спасибо, что бил не по морде. А то Шон был бы не рад.

— Жаль, я этого не видел, — смешок отозвался острой болью в рёбрах. — Слушай, я вот чего не понял: для чего Эйвеон пытался вмешаться в бой с Бэлеаром? Я думал, он любит Браннана. Зачем ему желать поражения своему королю?

Келликейт пожала плечами:

— У него самого теперь не спросишь. А догадки есть разные. Браннан, например, считает, что его дружок окончательно спятил, когда понял, что теперь придётся жить со своим жутким лицом. Мартин думает, что тот пытался покончить с собой таким затейливым способом, — для эльфов ведь нет худшего позора, чем уродство. А вот у Шона совсем другое объяснение: он считает, что Эйвеон до последнего пытался защитить своего короля.

Бард вытаращил глаза.

— Хороша защита, ничего не скажешь!