Поиск звука Творогов - Нина Сергеевна Дашевская

— Совсем.

— Подожди, но жить-то как? Есть ты что будешь?

— Самая простая работа, — отвечаю я. — Макдак. Свободная касса. Или ещё лучше — курьером. Да, это было бы идеально.

— Ну, а потом? — Варя всё никак не поймёт. Ведь сто раз объяснял — не верит.

— Мне не надо никаких потом. На еду мне хватит. А больше мне ничего не нужно.

— Совсем ничего?

— Ну, одежда. И кроссовки. Слушай, ну на самый минимум я заработаю. А больше мне не надо. Или ещё лучше — барменом. Научусь смешивать коктейли, как бог!

— Ага! Значит, хочешь — как бог? Всё же есть честолюбие?

— Да брось, какое честолюбие! Я актёром не стал в детстве. И нисколько не жалею.

Мы просто ходим с Варей. Я бы сказал — гуляем, но мне не нравится слово «гулять». У него слишком много этих… слово забыл, умное такое… а, вспомнил: коннотаций. «Загулял». Или вот самый ужас, меня как-то спросил Джефф: ты с Варей гуляешь, что ли?

…С трудом сдержался. Но Джефф ни в чём не виноват, нормальный вопрос. Это я псих.

— Да мы просто так с ней ходим, — ответил я. — Ходим и разговариваем.

Джефф ничего не понял, мотает головой, как баран. Да я и не должен ничего ему объяснять. Лень мне.

…Только вечером, перед провалом в сон, я вдруг испугался — а вдруг его вопрос был в другом? Вдруг это значило — можно ли? Вроде как — твоя девушка или нет?

Джефф же джентльмен. Это его понятия такие: чужого не брать.

Надо было сразу ответить: нельзя!

…Вот я идиот.

И-ди-от!!!

Джефф, с его причёской дурацкой; кто его знает; вот же псих! А по шее не хочет ли?…

Маразм. Джефф ни в чём не виноват. Это я идиот. Псих!

Ужина дома нет. Открываю крышку — грязная сковородка. Ну, что это… ребёнок устал, между прочим! Полгорода ногами прошёл.

У мамы болит голова, когда она так — лучше вообще не трогать. Опасно. А папа сидит в наушниках с партитурой, учит роль. Он часто так — учит по нотам и с наушниками.

Он — молча. А мама мычит, она всегда так потихонечку поёт. Про себя ничего не может, ей надо всё наружу. А, вот она и запела, значит, не так уж и болит голова у неё. Чего это они оба… премьеру же сыграли. Спели. Теперь, наверное, начали новое учить… И оба зависли.

До меня им дела нет. Неужели это вот так интересно? Слушать, смотреть, как твоя партия сочетается с другими голосами и с оркестром… Вот не лень им?

Я достаю из холодильника кефир. Отрезаю кусок батона. Пью прямо из бутылки, капает на футболку… ладно, хотя и свинство.

Потом ложусь. И лежу. Может человек иногда просто полежать? Иногда! Изредка! Просто — полежать?!.

— Иван! — ну что им ещё…

— Неужели так трудно. Пустую бутылку со стола убрать, и хлеб — крошки везде, ну что это, Ваня! И ведь в холодильнике еды полно, трудно было бросить на сковородку, разогреть?

А вот им самим не трудно?

— Я не мог разогреть. Сковородка грязная!

— А помыть?

— Я не голодный!

— Патологический лентяй… В кого ты такой уродился!

И правда, непонятно. Родители мои живут работой, своим театром. Только зачем? Мама однажды играла кого-то там, не помню. И вот самое главное в этой роли — красиво умирать в течение десяти минут, воздевать руки к небу и всё такое. Кого играет папа — даже боюсь спрашивать. Когда-то давно они потащили меня на спектакль, детский. «Дюймовочка». И там был такой отвратительный жаб. Я не сразу понял, что это он, мой папа. Вот этот жаб.

Чуть не умер от стыда.

…Это всё время так. Мама ещё ничего, а папа — то жаб, то медведь, то слоник. Реально, с ушами, с хоботом, как в детском саду. Вот для этого нужно было академию заканчивать. Без шуток, у него специальность «академическое пение». Хоботом трубить.

Вот уж в самом деле — в кого я уродился?…

— Иван. Может, ты это… встанешь уже и сделаешь что-нибудь?

— Зачем тебе.

— Ну. Мне же надо что-то про тебя писать, Ваня! А ты… ты только лежишь, как дурак.

— То есть — мне надо встать, чтобы тебе было о чём писать? Ну, ты даёшь… ты… ещё хуже моих родителей!.. Такую мотивацию мне ещё никто не придумывал.

— И как? Сработает мотивация, нет?

— Ещё чего… И вообще, я, может, не хочу, чтобы про меня писали. Зачем? Кому это интересно? Кому?…

— Мне, например. Интересно на тебя смотреть.

— Как я лежу?

— Ты же не просто лежишь. Ты ходишь иногда… думаешь.

— И?

— Что «и»! Ну… Ваня же. Мне нужно писать про тебя, вставай, а?

— Слушай. Просто отстань, ладно? Чего вы все от меня хотите…

— Ваня! Слушай, ну я понимаю, понимаю. Ты лентяй. Органический, вроде меня. Я тоже. Но я иногда… ну, я иногда, например, посуду мою.

— Начинается!

Мы пишем словарный диктант на английском.

Я делаю восемь ошибок; по крайней мере, думаю, что восемь. Может, больше. Восемь — это наверняка. Но ведь точно больше.

Я английский дислексик — каждое слово даётся с трудом, не могу выучить, в каком порядке идут буквы в слове «уои», в телефоне спасает автокоррект. А тут, в школе, никак. Но слово «independent» пишу правильно. А так — в любом случае восемь ошибок — это два. И если больше, тоже; задача выполнена. Творогов двоечник! Это все знают.

Еду в метро. Переход на «Белорусскую»; и на эскалаторе