Рассказы о природе - Сергей Тимофеевич Аксаков

до трёх сажен; он живописно раскидист, и прекрасна неяркая, густая зелень овальных, как будто тиснёных его листьев. Зато осокорь достигает исполинской вышины; он величав, строен и многолиствен; его бледно-зелёные листья похожи на листья осины и так же легко колеблются на длинных стебельках своих при малейшем, незаметном движении воздуха. Его толстая и в то же время лёгкая, мягкая, красная внутри кора идёт на разные мелочные поделки, всего более на наплавки к рыболовным сетям, неводам и удочкам.

Такие урёмы не бывают густы, имеют много глубоких заливных озёр, богатых всякою рыбою и водяною дичью. Везде по берегам рек и озёр, по песчаным пригоркам и косогорам, предпочтительно перед другими лесными ягодами, растёт в изобилии ежевика (в некоторых губерниях её называют куманикой), цепляясь за всё своими гибкими, ползучими, слегка колючими ветками; с весны зелень её убрана маленькими белыми цветочками, а осенью чёрно-голубыми или сизыми ягодами превосходного вкуса, похожими наружным образованьем и величиною на крупную малину.

Хороша такая урёма: огромные деревья любят простор, растут не часто, под ними и около них, по размеру тени, нет молодых древесных побегов, и потому вся на виду величавая красота их.

Урёмы другого рода образуются по рекам, которых нельзя причислить к рекам средней величины, потому что они гораздо меньше, но в то же время быстры и многоводны; по рекам, протекающим не в бесплодных, песчаных, а в зелёных и цветущих берегах, по чернозёмному грунту, там редко встретишь вяз, дуб или осокорь, там растёт березник, осинник и ольха[17]; там, кроме черёмухи и рябины, много всяких кустов: калины, жимолости, боярышника, тальника, смородины и других. Эти-то урёмы особенно мне нравятся.

Многие деревья и предпочтительно таловые кусты пронизаны, протканы и живописно обвиты до самого верха цепкими побегами дикого хмеля и обвешаны сначала его зелёными листьями, похожими на виноградные листья, а потом палевыми, золотыми шишками, похожими на виноградные кисти, внутри которых таятся мелкие, круглые, горькие на вкус, хмельные семена.

Множество соловьёв, варакушек и всяких певчих птичек живёт в зелёных, густорастущих кустах такой урёмы. Соловьи заглушают всех. День и ночь не умолкают их свисты и раскаты. Садится солнце, и ночники сменяют до утра усталых денных соловьёв.

Только там, при лёгком шуме бегущей реки, посреди цветущих и зеленеющих деревьев и кустов, теплом и благовонием дышащей ночи, имеют полный смысл и обаятельную силу соловьиные песни… но они болезненно действуют на душу, когда слышишь их на улице, в пыли и шуме экипажей, или в душной комнате, в говоре людских речей.

По небольшим рекам и речкам, особенно по низменной и болотистой почве, урёмы состоят из одной ольхи и таловых кустов, по большей части сквозь проросших мелким камышом. Изредка кое-где торчат кривобокие берёзы, которые не боятся мокрых мест, равно как и сухих.

Такие урёмы бывают особенно густы, часты и болотисты, иногда имеют довольно маленьких озерков и представляют полное удобство к выводу детей для всей болотной и водяной дичи; всякие звери и зверьки находят в них также безопасное убежище[18].

И этот лес, так поверхностно, недостаточно мною описанный, эту красу земли, прохладу в зной, жилище зверей и птиц, лес, из которого мы строим дома и которым греемся в долгие жестокие зимы, – не бережём мы в высочайшей степени. Мы богаты лесами, но богатство вводит нас в мотовство, а с ним недалеко до бедности: срубить дерево без всякой причины у нас ничего не значит…

Из всего растительного царства дерево более других представляет видимых явлений органической жизни и более возбуждает участия. Его огромный объём, его медленное возрастание, его долголетие, крепость и прочность древесного ствола, питательная сила его корней, всегда готовых к возрождению погибающих сучьев и к молодым побегам от погибшего уже пня, и, наконец, многосторонняя польза и красота его должны бы, кажется, внушать уважение и пощаду… но топор и пила промышленника не знают их, а временные выгоды увлекают и самих владельцев…

Я никогда не мог равнодушно видеть не только вырубленной рощи, но даже падения одного большого подрубленного дерева; в этом падении есть что-то невыразимо грустное: сначала звонкие удары топора производят только лёгкое сотрясение в древесном стволе; оно становится сильнее с каждым ударом и переходит в общее содрогание каждой ветки и каждого листа; по мере того как топор прохватывает до сердцевины, звуки становятся глуше, больнее… ещё удар, последний: дерево осядет, надломится, затрещит, зашумит вершиною, на несколько мгновений как будто задумается, куда упасть, и, наконец, начнёт склоняться на одну сторону, сначала медленно, тихо, и потом, с возрастающей быстротою и шумом, подобным шуму сильного ветра, рухнет на землю!..

Многие десятки лет достигало оно полной силы и красоты и в несколько минут гибнет нередко от пустой прихоти человека.

Заяц

В Оренбургской губернии, да, кажется, и во всех других, зайцы водятся трёх пород: русаки, беляки и тумаки. Я не причисляю к дичи земляного зайчика, или тушканчика, которого в пищу не употребляют. Имя русака происходит, вероятно, не от того, что он живёт на Руси, а разве от того, что и зимою хребет спины остаётся у него серый, как будто русый. Беляк, очевидно, назван по совершенной белизне своей шерсти в зимнее время. Тумак, происходя от совокупления русака с беляком, получил имя, обличающее его происхождение: слово тумак значит помесь. Обыкновенное местопребывание русака и тумака – степь или безлесные горы, беляка – лес…

Наружность зайца известна всем, но он имеет в себе замечательную особенность: это устройство его задних ног, которые гораздо длиннее, толще, сильнее передних и снабжены необыкновенно эластическими, крепкими, сухими жилами. Отсюда происходит диковинная лёгкость прыжков, иногда имеющих в длину до трёх аршин[19], и вообще чудная резвость заячьего бега. Присев на задние ноги, то есть сложив их на сгибе, упёршись в какое-нибудь твёрдое основание, заяц имеет способность с такою быстротою и силою разогнуть их, что буквально бросает на воздух всё своё тело; едва обопрётся он о землю передними лапками, как уже задние, далеко перепрыгнув за передние, дают опять такой же толчок, и бег зайца кажется одною линией, вытянутою в воздухе. Без сомнения, быстроте прыжков много способствует крепость спинного хребта. Теперь понятно, что зайцу неловко бежать под гору и, наоборот, очень ловко – на гору или в гору. Первого он всегда избегает; но, вынужденный иногда к тому преследованьем врагов, преимущественно борзых собак,