Нина Артюхова - Светлана

Светлана поняла, о чем вспомнил Костя. Зинаида Львовна рассказывала. Она называла это «наш беспро­волочный телеграф».

Вот и не видно больше библиотеки... Сунул руку в карман. Сейчас пойдет курить в тамбур.

 — Светлана, я пойду покурю.

Хорошо, что он в общежитии живет, с товарищами, а не один. А сейчас что ему нужнее — разговаривать с ним или пускай лучше помолчит?

Ладно, пускай помолчит, покурит...

 — Ах, мерзавцы, мерзавцы!

Эти негромко произнесенные слова были сказаны с такой горячностью и с таким негодованием, что Светлана невольно обернулась посмотреть, кто сказал. Должно быть, вон тот мужчина с проседью в волосах, в сером пальто, который читает газету. Ну да, опустил газету и обвел взглядом соседей, как будто хочет поделиться с ни­ми своими чувствами. Симпатичное у него лицо и даже как будто знакомое... Очень убедительно он рассердил­ся — все соседи заинтересовались. Молодой офицер, си­девший с ним рядом, вопросительно на него посмотрел.

 — Суд над Манштейном, военным преступником, гитлеровским генералом — читали?

 — Нет, — сказал офицер, — я сегодня еще не видел газет. Ведь о нем писали что-то? Англичане его судят?

 — Да, да. Вы, должно быть, читали, как в его пользу подписка была объявлена и как высокопоставленные ли­ца в складчину самого лучшего адвоката ему нанимали, А вот теперь начали судить. На скамье подсудимых си­дел с горящей сигарой в зубах, в элегантном костюме... Только в Крыму причастен к убийству семидесяти пяти тысяч человек. А вот каким стилем ему сообщали об этом: «Погода хорошая и сухая. Гражданское население расстреляно».

Светлана слушала все с большим и большим волнени­ем. И голос, и лицо... Сначала она подумала, что встре­чала его в поезде, когда ездила к Зинаиде Львовне. Нет, нет, это было гораздо раньше, совсем в другом месте... и он был совсем другой...

 — Неужели оправдают? — спросил офицер. — Как вы думаете?

 — Даже если осудят... Посидит в каком-нибудь ари­стократическом замке, потом выпустят. Такими доро­жат — специалистами по уничтожению людей... Вы о Фогте что-нибудь читали?

Офицер неуверенно сказал:

 — Фогт? Писатель? Или как там у них — философ? Он писал о перенаселенности земного шара?

 — Вот-вот. Что земля не может прокормить всех людей. И предлагает «путь к спасению» (так называется его книга) — сократить население земного шара до девятисот миллионов, даже до пятисот, а остальных, «лишних лю­дей», уничтожить. Мерзавцы! — Он хлопнул рукой по га­зете, лежавшей у него на коленях. — И ведь это гово­рится в стране, где апельсины вывозят на свалку! Обольют керосином, да еще полицейских приставят для охраны, чтоб голодные безработные не растаскали!

Светлана вдруг узнала его. Так ясно увидела сожжен­ную деревню, избу без стекол...

 — Костя! Костя! Смотрите, это ваш капитан! Капитан Шульгин!

Костя стоял в проходе между скамейками и тоже при­слушивался к знакомому голосу.

 — Нет, нет, не там. Он в штатском. Вот он, рядом с офицером сидит.

 — Товарищ капитан!

Шульгин удивленно поднял голову:

 — Лебедев! Костя!

Они долго жали друг другу руки.

 — Ну, как живешь? Учишься? Хорошее дело. Каким же ты стал молодцом! Только... Костя, ты что, хворал или что-нибудь у тебя?..

Костя сказал о смерти матери.

 — Да... — сочувственно проговорил Шульгин. — Очень хорошо помню, всё письма тебе писала... Ведь она не старая еще была у тебя, Костя?

 — Сорок пять лет.

 — Жить бы да жить! Тоже война виновата — тревоги, лишения. Бывают бомбы, что убивают прямо, а бывают замедленного действия...

Сидевшие рядом с Шульгиным подвинулись, чтобы Костя мог сесть.

 — А как вы, товарищ капитан?.. — Костя запнулся, не решаясь спросить. — Николай Андреевич, как ваши?

 — Уцелели, Костя. Такое счастье! Ведь могли бы то­же в манштейновских душегубках... Стойте! — вдруг пе­ребил он сам себя. — Эти черные глазищи я где-то видел!

Светлана подошла, протягивая руку:

 — Я вас сразу узнала, только не сразу сообразила, что это вы, потому что вы не в военном.

 — Нет, нет, не подсказывайте мне... Погоди, Костя, сам вспомню!

Он внимательно разглядывал Светлану, потом повер­нулся к Косте — и к Светлане опять.

Косте было известно, как гордился капитан Шульгин своей памятью на лица — всех бойцов в батальоне знал по именам.

Но ведь то солдаты в батальоне... а маленькая де­вочка... Сколько таких заброшенных ребят пришлось уви­деть за четыре года войны! Неужели вспомнит?

 — Наташа... Надя... — Шульгин быстро попра­вился: — Светлана, вот ты кто! Я же сам тебя с ним в Москву отправлял, ты же мне письма из детского дома писала — уж извини, что редко отвечал, все, знаешь, как-то недосуг. Так вот она какая стала, Светлана! — Он раз­глядывал девочку с явным одобрением. — Давай-ка я те­бя сюда в лобик поцелую... ничего? Разрешается? Ведь ты как раз, я думаю, моей дочке ровесница? Ничего, что я тебя на «ты»? Или... неудобно это?

 — Обязательно на «ты», — сказала Светлана. — Как я рада... как я рада, что вы вашу беленькую Галю нашли! Я очень часто о вас думала и о ней... У меня подруга школьная — тоже Галя и тоже беленькая.

 — Так ты даже помнишь, как мою дочку зовут? А зна­ешь, Светлана, хоть и черненькая ты — чернее нельзя, а правильно все-таки тебя Светланой назвали: подходящее имя.

Они уже подъезжали к Москве. Костя стал снимать чемоданы с верхней полки.

 — Так вот, друзья, — сказал Шульгин, — теперь, на­деюсь, будем писать друг другу...

Хотелось бы еще спросить Костю... Ведь не зря же оговорился: помнил, что была какая-то Наташа или На­дя... Так и не спросил. Кто их знает, эту молодежь, — спросишь, да невпопад!

Распрощавшись с ним, Светлана и Костя решили сна­чала зайти в общежитие и оставить там Светланин чемо­дан. Оттуда Костя один должен был поехать на вокзал взять билет и сдать свои вещи на хранение. До поезда оставалось еще много времени, можно встретиться где-нибудь в сквере или около станции метро и походить по городу, подальше от вокзальной суеты.

Светлана, войдя в комнату первая, должно быть, уже успела что-то шепнуть своим подругам. Веселая болтовня сразу оборвалась, Костя увидел серьезные и даже огор­ченные лица. Кажется, мама бывала здесь. Во всяком случае, Светланины подруги знали о ней.

Когда четверо живут в одной комнате, нужно уметь не мешать друг другу. Поздоровавшись с Костей, девочки отошли — каждая в свой уголок.

Костя привык к строгому порядку военного общежи­тия. Здесь было другое, что-то уютное, девичье: цветок на окне, вышитые салфетки на тумбочках, пестрое пла­тье, брошенное на стул.

 — Как же мы с тобой уговоримся?

 — Может быть, на бульваре?.. — сказала Светла­на. — Или знаете что? Я зайду к Рогачевым и посижу у них. Вам будет ближе от метро, и телефон у них есть,

 — Какие Рогачевы?

 — Слава и Олечка. Помните, в детском доме?..

Когда четверо живут в одной комнате, нужно уметь помогать друг другу. Проводив Костю до конца коридо­ра, Светлана села на свою кровать и заплакала. Сейчас же три девочки, незаметно притихшие каждая в своем уголке, оказались тут, рядом, совсем близко. Одна рас­крыла Светланин чемодан и бесшумно раскладывала ве­щи по своим местам. Другая наливала воду из графина, а третья просто села к Светлане на кровать, чтобы можно было уткнуться лицом в ее плечо.

Хорошо, что Костя живет в общежитии. Должно быть, совсем иначе, как-нибудь по-своему, по-мужски, но помогут!

 — Девочки, так я пойду.

Ей захотелось сначала зайти в детский дом. Зинаида Львовна бывала там, Наталья Николаевна ее знала.

У ворот стоял грузовик, привез молоденькие деревья без листьев — ребята будут сажать в саду.

С каждым годом детский дом становился немножко меньше, а ребята в детском доме становились немножко больше.

Когда бываешь вот так, изредка, это особенно замет­но. Ребята меняются с каждым годом — не только пото­му, что растут. Разве такие они были в сорок четвертом году? Как молоденькие деревца, вырванные с корнями и пересаженные на другое место, они хорошо принялись и цветут, радуясь жизни. Потому что уход, потому что за­ботятся о них.

А вот есть люди, которые считают, что из этих ребят половина, может быть даже три четверти, — лишние на земле, что они не нужны, что их нужно уничтожить, что это хорошо, когда кто-нибудь умирает!..

Ребята сказали, что Наталья Николаевна у себя. Светлана прошла мимо аккуратных ямок, приготовлен­ных для молодых саженцев, и взбежала на крыльцо с другой стороны дома — в квартиру Натальи Николаевны был отдельный ход.

Тихая-тихая комната. Над столом — фотография. Это все, что осталось Наталье Николаевне от ее семьи.

Наталья Николаевна уже привыкла, что ее воспитан­ники приходят к ней не только в традиционный день встречи, а и в другие дни — поделиться радостью или пе­чалью...