Осеннее солнце - Эдуард Николаевич Веркин

прислушивалась. Я тоже прислушался и ничего не услышал. То есть обычно ночью за окном всякая тварь сверчит, жужжит и шуршит мелкими ногами, но сейчас тишина. После залпа, неудивительно, что все заткнулись.

– Кто-то в сарае, – прошептала мама.

– Кто?

– Не знаю.

Мама слушала.

– Зачем ты стреляла?

– Чтобы знали… – ответила мама.

– Сходить посмотреть?

– Нет! Не надо!

Мы некоторое время стояли у окна. Мама с ружьем, а я ни с чем. Стоило на кухню сбегать, взять нож хотя бы.

– Подождем, – сказала мама. – Лучше подождем…

Странное чувство. Дом вдруг стал чужим, то есть не дом, а мир, за окном он изменился, вместо своего и привычного сделался немного чужим.

Бредик лаял все тише, потом замолчал, и завпустились ночные звуки. Обычные, ничего постороннего.

Мама села в кресло. Ружье положила на колени, а я все-таки сходил на кухню и взял нож, самый длинный. Сел на сундук. Посмотрел на часы. Ближе к утру, уже не так темно, полусумерки, полпятого.

– Надо подождать… – повторила мама.

– Дверь у нас закрыта? – спросил я.

– Да, – громко ответила мама и отрицательно помотала головой.

– Понятно.

А если и закрыта была бы, то толку от этого мало – старую, крепкую дверь давно скосило, а новая чахлая, ее пинком выбить. И окна. Вторые рамы с весны сняты, а летние легкие, а самих окон двенадцать на обоих этажах. И два на чердаке. И веранда застеклена. Заходи и бери, что хочешь.

– Может, показалось тебе? – спросил я у мамы.

Она помотала головой.

– Хорошо.

Так мы и ждали. Молча.

Мне страшно не было. Почти. Так, немного.

Часов в шесть, когда расцвело окончательно, решились. Мама держала ружье, а я взял широкий кухонный тесак, страшный такой, как в фильмах ужасов.

Я открыл дверь на веранде, мы осторожно спустились с крыльца.

Во дворе ничего необычного я не заметил, а вот дверь сарая была открыта. А вчера вечером я ее точно закрывал.

Я шагнул к сараю, мама поймала меня за руку.

– Погоди! – зашептала она. – А вдруг…

– Да нет там никого, – успокоил я. – Ты что думаешь, что они там дожидаются?

– Но…

Я решительно направился к сараю.

– Стой!

Мама за мной.

Толкнул дверь.

Конечно, внутри никого не обнаружилось. Никто не дожидался меня, спрятавшись в углу.

– Так…

Мама выругалась.

Бачок генератора был пробит в нескольких местах. Отверткой, скорее всего, дык-дык-дык. Ничего бы, ерунда, под бачок можно приспособить любую пластиковую банку, а вот электрика… Гости выдрали все провода и прихватили их с собой. Если осторожно попробовать… Хотя высоковольтного провода я вряд ли найду, да и паяльник некуда включать. Конец генератору.

– Надо в полицию заявить, – сказал я. – Слазить на тополь, позвонить?

– Да. То есть, нет, не надо…

– Почему не надо?! Они нам имущество испортили! Генератор, между прочим, недешево стоит. Новенький.

– Бесполезно, – сказала мама.

– Почему бесполезно?!

Мама не ответила.

Я вытащил генератор на свет. Нет, самому не починить.

– Зачем ломать было? – не понимал я. – Ну, украли бы, а курочить-то нафига?

Мама переломила ружье, достала патроны, убрала в карман.

– Пойду печку затоплю, – сказала она. – Чаю попьем. Надо подумать, что дальше… надо чаю попить. Да, надо попить чаю…

Мама отправилась домой, положив ружье на плечо.

А я решил осмотреться. Вокруг дома, вдоль забора, у сарая, в саду и в огороде, по часовой стрелке и против.

Я не отыскал никаких следов. Тот, кто испортил генератор или умел летать, или был слишком опытный, чтобы оставлять следы.

Я постоял еще немного, вернулся в дом.

Мама старательно щепала ножом березовое полено. Я отобрал и стал щепать сам. Мама сказала, что пожарит гренки, но вместо этого легла спать. Так что с гренками я сам возился. У меня свой рецепт, я без молока и яйца жарю, но с медом. Случается, подгорают, но зато хрустящие и сладкие. Но на дровяной печке у меня сгорели все.

Заглянул к маме в комнату. Мама продолжала спать, я подумал, что она, наверное, всю ночь с ружьем караулила. Двустволку, кстати, мама не убрала, приклад торчал из-под койки. Рядом лежала сумка, из нее  высыпались трусы, в горошек, в  кленовый лист, в рыбок.

Я достал телефон. Заряда оставлялось еще порядочно, я подумал – не залезть ли на дерево, не позвонить ли отцу? Не, не стоит его дергать, пусть работает.

Вышел из дома. Меня не оставляло противное ощущение чужого вторжения. Кто-то  заглядывал в окна, трогал вещи, проверял замки, улыбался. Ничего не взял. Но кое-что оставил.

Дом, двор, все это не было прежним. Чужой явился и оставил метку. Словно крестик мелом на воротах поставил, как в «Огниво». И теперь я чувствовал этот невидимый крестик, хотя никакого крестика не было.

Может, капкан поставить? В подполе валялись старые, с клеймом, прапрадедовы, почистить и поставить… Я немедленно представил, как в капкан угодит Бредик или Медея. Ну а Шнырова и Дрондина попадут в него обязательно, мимо не проскочат. Нет, капкан не годится.

Сигнализацию из лески натянуть? Яму со штырями вырыть? Заборы? Ерунда…

Появилась Дрондина с дубиной. Рано сегодня. Не выспавшаяся и нервная.

– Вы чего ночью палили? – спросила она. – Совсем ку-ку?! У меня мама перепугалась, в подвале хотела прятаться, до сих пор вздрагивает!

– У нас генератор почикали, – пояснил я.

– Украли?

– Сломали.

– Кто?

Тут уж я удивился. Странно, что Дрондина сразу не догадалась кто.

– Вряд ли это Шнырова, – разочаровала Дрондина. – Зачем ей генератор ломать? Она стючка завидущая, как вся их семейка, но это перебор.

Дрондина пожала плечами.

– Попали в кого?

– Мама в воздух стреляла.

– Ясно, – Дрондина достала телефон. – Убили дятла. А телефон у меня сдох. Чего делать-то будем?

Я не знал, что. Электричество безнадежно кончилось. Раньше мы с отцом хотели поставить солнечную панель не крышу. Но оказалось, что она слишком дорогая. Планировали поднять ветряк, но оказалось, что это недешево. Потом отец подумывал запрудить овраг и поставить гидродинамо. Но ничего так и не запрудил.

– То есть теперь мы без света, – кивнула Дрондина.

– Почему без света? У вас керосинка ведь есть?

– Есть. Керосинки, лучинки. Можно еще гнилушками освещаться, как у Тома Сойера. Правда,