Наталья Забила - Катруся уже большая. Повести и сказки

Вот поезд и готов, началась посадка. Мамы засуетились, начали усаживать детей. Посадили Фому, Тамару, Светлану…

— А Дюймовочки нету! Где же Дюймовочка?

— Ой, она до сих пор стоит в углу, я про неё забыла! — испуганно сказала Катруся и бросилась к бедной куколке, которая совсем затомилась в своём уголке. Она стояла, грустно свесив набок голову и опустив руки.

— Хотела бы я посмотреть, что бы ты делала, если б я про тебя вот так забыла! — сказала мама. — Вот было бы рёву на весь дом! Твоё счастье, что куклы у тебя такие терпеливые.

Куклы, конечно, были терпеливые, и Дюймовочка не подняла рёву. Но всё же Катрусе не по себе.

Напрасно она так обидела бедную куклу. Что бы там взрослые ни говорили, а куклы, наверно, всё понимают, только сказать не могут.

Варвара Ивановна

Палочка прямо, палочка кверху, палочка вниз — это «К». Домик, посередине перекладинка — это «А». Потом молоток: палочка прямо, а на ней сверху другая — это «Т». Ещё палочка прямо, а сбоку кружочек и ножка вниз — «Я».

Катруся стоит коленями на стуле, склонившись над столом, и большим красным карандашом пишет буквы на листочке бумаги.

На столе горит лампа под зелёным абажуром. Напротив Катруси сидит Варвара Ивановна. Папа и мама ушли в театр…

Варвара Ивановна посадила Катрусю за стол в своей комнате, дала карандаш и бумагу и сказала:

— Сиди тихо и рисуй, а я буду работать. В девятом часу поужинаешь и ляжешь спать.

Катруся нарисовала домик с двумя трубами, девочку возле домика и большие красные цветы.

Красными, правда, были не только цветы, но и домик и девочка, потому что Катруся рисовала красным карандашом.

У Варвары Ивановны всегда были красные карандаши, она ими правила тетради.

Нарисовала Катруся домик, девочку, цветы. А потом начала писать знакомые буквы. Из этих букв складывалось слово «Катя». Буквы вышли немножко неуклюжие и такие крупные, что на бумаге больше не осталось места. Тогда Катруся отложила карандаш и стала смотреть, что делает Варвара Ивановна.

Варвара Ивановна брала одну за другой тетради из большой стопки, что лежала перед ней на столе. Она раскрывала их, разглядывала написанное, что-то подчёркивала и в конце ставила какую-то закорючку.

— Что это вы нарисовали? — спросила Катруся.

— Не нарисовала, а написала, — поправила её Варвара Ивановна. — Это, видишь, «пять», самая лучшая отметка. Её ставят тому, кто не сделает ни одной ошибки.

— А кто не сделал ни одной ошибки? — спросила опять Катруся.

— Моя ученица Оксана Коваленко. Это её тетрадь. Она раньше плохо училась и делала много ошибок. А вот теперь выправилась. Это мне очень приятно, я всегда радуюсь, когда мои ученики хорошо учатся.

— А она тоже обрадуется, когда увидит, что вы ей написали «пять»?

— Конечно, обрадуется. Она хорошая девочка. Не очень способная, но зато прилежная.

— А я способная?

Варвара Ивановна улыбнулась:

— Это мы увидим, когда ты начнёшь учиться в школе. Помни только, что и при больших способностях всё равно на до быть прилежной, иначе из тебя ничего не выйдет… Ну, рисуй, мне ещё несколько тетрадей нужно проверить.

Варвара Ивановна снова углубилась в свою работу, а Катруся взялась за карандаш. Но рисовать ей уже не хотелось, а писать она больше ничего не умела. Неинтересно же просто писать «О», если это ничего не означает. Поэтому Катруся снова отложила карандаш, подперла подбородок обеими руками и начала думать.

Интересно было бы знать — какая эта Оксана Коваленко?

Она, наверно, большая девочка, гораздо больше Люси. У неё длинные-длинные косы, и она сама их заплетает… Хотелось бы посмотреть, как Варвара Ивановна отдаст ей тетрадь, а она раскроет, увидит «пять» и очень обрадуется.

Вот как весело учиться в школе! Хоть бы скорей прошло два года! Тогда Катруся тоже будет ходить в школу, и будет писать в тетрадке, и не сделает ни одной ошибки. И учительница тоже поставит ей «пять», и она обрадуется, как Оксана Коваленко. Ведь она тоже будет прилежная, она и сейчас так старалась, когда писала «Катя». Ей за это тоже надо поставить «пять»…

— Варвара Ивановна, — сказала Катруся, — можно мне написать «пять»? У меня ни одной ошибки.

Варвара Ивановна посмотрела на Катрусин листочек, разглядела рисунок и крупную подпись: «КАТЯ».

— За рисование — пять, — сказала Варвара Ивановна.— Тут сразу видно, что это домик, а это девочка,— а это цветы. Для твоих лет нарисовано очень хорошо. А за письмо больше четвёрки поставить не могу, потому что одну ошибку ты сделала: буква «Я» у тебя не в ту сторону смотрит. Нужно вот. так, гляди.

И Варвара Ивановна написала большое «Я». Оно было гораздо красивее, чем у Катруси. И потом, у Катруси кружочек и ножка были с правой стороны прямой палочки, а у Варвары Ивановны — с левой.

— Я тоже так могу! — сказала Катруся и написала «Я» так, как у Варвары Ивановны.

— А ну-ка, ещё раз я ещё раз — пускай рука приучится писать правильно, — сказала Варвара Ивановна. — Вот видишь, как хорошо выходит! Напиши теперь снова «КАТЯ», без ошибки.

Катруся принялась старательно выводить буквы. А когда написала своё имя, Варвара Ивановна посмотрела и поставила под ним такую же хорошую закорючку, как в тетрадке Оксаны Коваленко.

— Пять! Пять! — радостно закричала Катруся, подпрыгивая на стуле и хлопая в ладоши. — Покажу завтра маме и па пе! Давайте ещё писать что-нибудь, Варвара Ивановна.

Но Варвара Ивановна покачала головой.

— На сегодня хватит, — сказала она. — Посидим лучше на диване да поговорим.

Ну конечно, Катруся охотно согласилась. Она очень любила сидеть с Варварой Ивановной на её широком диване и слушать интересные сказки и разные истории из жизни. Варвара Ивановна знала множество таких историй. Вот они уселись на диване. Варвара Ивановна подсунула себе под бок подушку и спросила:

— Про что тебе рассказать?

Катруся немножко подумала, а потом попросила:

— Расскажите, как вы были маленькая, как учились читать.

— Ну хорошо, слушай, — улыбнулась Варвара Ивановна и начала рассказывать. — Это было очень-очень давно…

— Когда меня ещё не было на свете? — спросила Катруся.

Не только тебя, а и мамы и папы твоих не было. Очень давно, ещё задолго до Октябрьской революции…

— В самом первом, тысяча девятьсот первом году? — перебила снова Катруся.

— Ну, не в тысяча девятьсот первом, а немного позднее… Только ты не перебивай меня после каждого слова, а то я тебе ничего не смогу рассказать… Жили мы в маленьком домике, на окраине большого города. Мой отец работал на заводе. А завод этот принадлежал богатому фабриканту, капиталисту. У того фабриканта было много денег, он жил в роскошном доме и ничего не делал. А мой отец и другие рабочие на него работали.

— А зачем же они на него работали? — удивилась Катруся.

— Да ведь им нужно было зарабатывать деньги, чтобы как-то жить. Тогда все заводы и фабрики принадлежали капиталистам. Вот и приходилось на них работать, чтобы заработать денег. Только платили рабочим совсем мало, а семья у нас была большая. Вот отцова заработка и хватало только на то, чтобы кое-как прокормиться да одеться. А уж на конфетки да на игрушки нечего было и заглядываться. Ни игрушек, ни книжек с картинками у нас не было. Я даже и не знала, что бывают такие детские книжки…

— И вы не читали «Муху-Цокотуху»? И про гадкого утёнка? И совсем никаких сказок не знали?

— Нет, сказки я знала, сказки нам бабушка рассказывала. А буквы я знаешь как выучила? По вывескам на магазинах. Вот пойдём с мамой на рынок, идём улицей, я и спрашиваю маму: «Это что написано, это какая буква?» Она мне скажет, а я и запомню. Скоро я все вывески научилась читать.

Особенно запомнилась мне одна вывеска на нашей улице. Там была такая большая прачечная, где стирали бельё, — конечно, для богатых людей. И вот там над дверью висела огромная вывеска: «Прачечное заведение». Эту вывеску я долго не могла прочитать. Но наконец и её прочитала!

Тогда отец увидел, что мне хочется учиться, кое-как собрал деньжонок и купил мне букварь. «Пора, говорит, тебе, Варенька, в школу». И начала я ходить в школу.

— И вам учительница ставила пять, правда же?

— Правда. Я хорошо училась, учительница меня всегда хвалила. А потом я ещё любила сама учить. Приходила до мой и всё, что в школе выучила, сестричке Марусе показывала. Маруся в пять лет у меня грамоте выучилась. Отец радовался, говорил: «Вот вырастешь, учительницей будешь».

А мама хоть и жаловалась, что приходится мне платья да башмаки справлять, чтобы ходить в школу, но всё же и ей было приятно послушать, как я хорошо читаю.