Про других и про себя - Аркадий Миронович Минчковский

ожидая такой реакции, не очень уверенно продолжал Лёшка.

Витяй не находил слов. Ему сделалось так стыдно за друга, будто дощечку с прилавка стащил он сам. А Лёшка ещё стоял с протянутой рукой. Кажется, до него начало доходить, что случилось неладное, но он ещё хорохорился.

— Не беспокойся, не обеднеют. Я же для тебя... Берёшь?

— Нет, — решительно мотнул головой Витяй. — Ни за что!

— Ну и не надо. Задрожал, да?.. Бери. Им и не сосчитать их. Никогда не узнают. — И так как Витяй продолжал отнекиваться, Лёшка сердито крикнул: — Не хочешь — и не надо. Вот твой Чарли! — размахнулся и забросил дощечку в кусты. Но бросил недалеко, а так, чтобы её было легко найти. И Витяй сейчас же кинулся за картинкой, поднял её и вернулся.

— Нужно назад отнести, — мрачно сказал он.

Лёшка даже свистнул от удивления.

— Ага! И сказать, что она к нам с неба упала?

— Ну, может, незаметно положить, где была... И всё.

— Иди положи, если сумеешь. Сцапают тебя и — будь здоров — в милицию. Я не понесу. Выбросил, и всё тут. Да ну тебя!

Витяй стоял растерянный. Потом заявил:

— Пойду и отнесу.

— Приятель увёл, скажешь?

— Нет, про тебя не скажу.

— Тогда тебя и сграбастают.

— Пусть. Потом отпустят.

— Матери сообщат и в школу.

— Ну и пускай, — упрямо стоял на своём Витяй. Сжимая дощечку в руке, он двинулся в сторону базара, но не сделал и нескольких шагов, как Лёшка догнал его и потянул за рукав:

— Притормози, чудило! Видали, какой!.. Ты что, значит, порядочный, а я, значит, по-твоему, последний мазурик, так, да?!

Казалось, Лёшка был готов зареветь от обиды. Какое-то время оба молчали. Не глядя на друга, Лёшка было снова попытался уговорить его:

— Давай бросим. И точка. Никакой для нас пользы. Значит, мы в порядке.

— Нет, — совсем как-то по-взрослому возразил Витяй. — Нельзя так. Не по-честному.

— Не по-честному! — передразнил его Лёшка. — Ладно, пусть по-твоему. Сейчас будет на месте. — Лёшка вырвал дощечку из рук товарища и, снова упрятав её в рукав, зашагал дальше. Витяй поспешил за ним. Вскоре они уже были у злополучного прилавка. Как нарочно, народу сейчас у прилавка было совсем мало. Лёшка в нерешительности остановился и поглядел на Витяя. Тот понимал: положить картинку было куда труднее, чем тогда стащить. Витяй ждал, не зная, как помочь другу. Повременив, Лёшка всё-таки решился. Он подошёл к прилавку и, будто разглядывая дощечки, двинулся вдоль него. Недолго постояв возле Чарли Чаплинов, вернулся к ожидавшему его Витяю.

— Не могу. Смотрит она. Погорим как пить дать.

Не знал, как быть, и Витяй.

— Давай в милицию снесём. Я видел, тут есть, — придумал он. — Скажем, нашли. Кто-то, скажем, наверно, стащил, да испугался и бросил...

— Ага! Поверили тебе! Дураки там сидят, в пикете?!

— Ну и что, что не поверят, а мы пришли. Боишься?

— Во, видали — герой! Ясно, что боюсь.

— А свистнуть не боялся?

— Ну, знаешь!.. Я же... — Не находя слов, Лёшка запыхтел от возмущения. — Сейчас узнаешь, как я боюсь. Поглядишь, какой я тебе боязливый!

С отчаянием всё это выпалив, Лёшка круто повернулся и быстро зашагал в сторону. Витяй догнал его и пошёл рядом. Он знал: если уж Лёшка сказал — сделает. Может, остановить его?.. Может, и в самом деле? Подумаешь, картинка на фанере, всего за девяносто копеек... Бросить, и всё тут... Витяю было жаль друга. Сам он его надоумил пойти в милицию, а что будет теперь?.. Может, остановить?.. Но внутри кто-то другой словно твердил Витяю: «Нет, иначе нельзя. Как же потом ты станешь дружить с Лёшкой? Следить за ним станешь везде, что ли?! Да и сам, получается, чем лучше?» Одно он решил для себя твёрдо: не оставит он Лёшку одного, что бы там ни было.

Так, не обмолвившись больше ни словом, они дошли до домика, на дверях которого краснела стеклянная табличка:

[ПИКЕТ МИЛИЦИИ]

На миг Лёшка задержался. На Витяя он не смотрел. Может быть, ждал, что тот остановит его. Но Витяй молчал, и Лёшка шагнул на ступеньки, ведущие к двери в пикет.

— Я с тобой, — сказал Витяй, шагнув за товарищем.

Лёшка пожал плечами, дескать: «Ты-то при чём тут?» — но всё-таки его, наверно, тронуло, что приятель не оставлял его.

Они вошли в совсем небольшую комнату. За столом сидел милиционер с погонами капитана и говорил по телефону. Он поднял взгляд на вошедших, но ничего не сказал, а продолжал слушать кого-то в трубке. Мальчики ждали. Наконец капитан сказал в телефон: «Есть! Так и сделаем... Всего» — и положил трубку. Он выпрямился и, оглядев вошедших, спросил:

— В чём дело?

Витяй ждал, что Лёшка сейчас, ища поддержки, взглянет на него, но Лёшка, будто Витяя тут и не было, подошёл к столу и положил дощечку с Чарли Чаплином перед капитаном.

— Вот, — тихо сказал он. — Я взял. Сам не знаю, как это... Капитан посмотрел на дощечку, потом опять на Лёшку и, наверно не поняв его, спросил:

— Где взял?

— Там. — Побледнев, Лёшка мотнул головой в сторону сада. — Называется «Сувениры»... Тётенька торгует.

— Украл?

Это резкое слово прозвучало так, что Витяй вздрогнул. Внезапно у него заныло в животе. Капитан взял дощечку и посмотрел на неё, потом опять обратился к Лёшке:

— Украл, а потом испугался и сам пришёл, так?

— Взял, — глухо повторил Лёшка, и Витяй увидел, что плечи его друга мелко дрожат. — Взял, а потом...

— Берут что-либо только со спроса, — продолжал капитан, разглядывая Чаплина. — Ты и дома так всё берешь и уносишь?

— Дома — не-а, — еле выдавил Лёшка. — Иначе отец поддаст.

— Ага, а чужое, государственное, значит, можно?

Лёшка молчал, уставившись в пол. Он снял свою кепочку и мял её в руках.

— Отец кто у тебя? — серьёзно спросил капитан, оставив фанерку.

— Обыкновенный. Жестянник... Кровельщик.

— Так, рабочий человек, значит, а сын — воришка? Витяй похолодел. Дело, кажется, приобретало плохой оборот. Сделав шаг вперёд, он, неожиданно для себя, выпалил:

— Мы вместе, товарищ капитан!

Милиционер метнул на него быстрый взгляд: