Вероника Кунгурцева - Ведогони, или Новые похождения Вани Житного

…С ночи сидел лешачонок под сценой. Ваня одного боялся — как бы он там не заснул в самый неподходящий момент али с голодухи‑то всё лобное место не схрумкал. За состязаниями, которые шли весь день, Березай мог только в щелки наблюдать. А в минуту «икс», во время невиданного в этих местах фейерверка, пока все таращились в небо, — и был введен вторым составом новый палач. Красный Древожор, как прозвала лешачонка бабушка Торопа, заранее выгрыз себе в досках люк, — и под шумок оказался на сцене. Одет он был в точности как палач: в красном бархатном плаще, сшитом Стешей еще там, дома… и в маске, сделанной той же Стешей по описаниям кузнецов. Настоящего палача Поток нейтрализовал, когда тот понесся домой за запасными орудиями казни: Кузнецов подмастерье пошел за ним следом, оглушил, связал и для верности запер.

Услыхав сквозь гомон толпы Ванин зов, Березай, кое-как залечивший ладони, соскочил с помоста — и помчались они прочь из Деревни. О, как они бежали! Правда, в конце концов лешак всё ж таки обогнал Ваню.

Примчался мальчик к назначенному месту: к полю у речного обрыва, под которым засыпанный змеиный ход, — а все уже тут. И белая Вида (как ей птички нащебетали, так она и сделала). И Степанида Дымова: льет мертвую воду из заначенного черного пузырька на сломанное крыло помайчимы, полпузырька на крыло пошло, остальное — на покалеченную ногу. Вдруг птички прилетели, гуторят, увела, де, Златыгорка преследователей за собой, в противоположну сторону… Да только ладно ли это, вот что?.. Как бы ведь чего не вышло… Самовила понахмурилась, спешно распрощалась с назваными детьми, расцеловала всех троих в щеки — и полетела выручать крылатую дочь. На мгновение темно стало, хоть глаз выколи — это раскинутые крылья вилы месяц сокрыли.

Глава 10. Похищение

И позадумались ребята, что делать дальше… Коней бы выручить надо! А то как дальнейший‑то путь продолжать?.. Да и с бабушкой Торопой проститься не мешает, спасибо за хлеб–соль сказать. Боязно, конечно, в Деревню возвращаться, особенно за лешака страшно — а вдруг кто‑нибудь догадался, что тут к чему!.. И всё же решилась троица вернуться! Только алый плащ с Березая сняли да в котомку сунули.

На пути нагнал их соловей, уселся Ване на плечо, дескать, на тебе поеду, дескать, разговор есть. Сообщил, что улетели хозяйки на Старую Планину, а преследователи остались с клювом. Так, дескать, уже летает Златыгороч‑ка — залюбуешься! Ни за что ведь не скажешь, что первый день как стала на крыло… Крылья–те у девушки не первый, конечно, денек… Как орала‑то краля по ночам, помните? Так это у ней крылышки пробивались! Не просто ведь крылья–те обрести, приходится муку мученическую вытерпеть. Кожу‑то людскую пропороли крылята — да и высунулись. Перышки–те еще не выросли — так, пух один, но ничего, скоро оперится хозяйка! А уж как белая Вида довольна, вы бы видели! Сзади летит и любуется на дочернин полет, хотя в два счета могла бы ее обогнать! Но, правду сказать, не плохо и Златыгорка летает, для первого‑то дня — просто отлично! А кто обучал девушку? Они с жаворлёночком. Весь сегодняшний день потратили на учебу. Как проснулись под утро от хозяйского крику — поспешили к обрыву, и давай учить новопризванную. И как крыльями махать, и как ноги вместо хвоста использовать, и как парить в вышине, как ветер оседлать — всё ведь надо было показать необученной. Всё с азов пришлось объяснять — хуже, чем птенцу желторотому. Так до позднего вечеру и промучились. Но зато как Златыгорка полетела!!! Ногами так и стрижет воздух, так и стрижет — лучше всякого стрижа!

Тут восторженную речь соловья прервали: Поток попался им навстречу, который ни бельмеса не понимал в пернатом языке. Кузнецов подмастерье, завидев ребят, с ходу стал о Златыгорке спрашивать, где, дескать, онако?.. А соловей тут и гуторит: и для него, де, есть заветное словечко, переведите‑ка олуху!.. Степанида Дымова протянула руку ладошкой кверху, на которую перелетел соловей, и с большим чувством перевела…

Улетела, мол, Златыгорка туда, где вилы живут, где девичий источник, вертающий девушкам девичество. Улетела, мол, самовила и наказывала юному кузнецу: только тогда, де, меня сыщешь, когда скуешь железны сапоги — да их износишь, когда скуешь железну шапку — и ее изотрешь, когда скуешь железный хлеб — да об него все зубы обломаешь!

Сел Поток при дороге и стал слезы лить в три ручья. Как бы новый поток не образовался! А соловей распрощался со всеми, от жаворлёночка привет передал — и сделал ноги, вернее, крылья.

Воротами вошли: а в Деревне вовсю гуляют, хороводы водят. Что‑то очень знакомое поют. Ну да: каравай, каравай, кого хочешь выбирай!.. Хоровод‑то огромный, во всю площадь, небось, вся Деревня в хороводе участвует, а посредине, на сцене, как на блюде… пригляделся Ваня — каравай! В точности такой, как тот, что им в первый день красавица Дена поднесла: хлебный Змей с двенадцатью головами! Только этот‑то каравай величиной с овин будет! Вот кто‑то из хоровода схватил ребят с лешачонком за руки — и оказались они тоже в кругу. Запели со всеми вместе: — Как на Соколинины именины испекли мы каравай… — А вон и Соколина в общем кругу, едва ногами перебирает, но Пленко–от рядом, не даст девушке упасть. Хоровод то сжимается, то расширяется, сцепленные руки дружно кверху вздымаются, потом опускаются к земле… — Вот тако–ой вышины, вот та–ако–ой нижины! Каравай, каравай, кого хочешь, выбирай!

Месяц да чадящие факелы на башне освещают действо.

Вдруг из хлебного чрева донеслось:

— Я люблю, конечно, всех, а… Соколину больше всех! — и выбежал оттуда Поток… как только успел их опередить! Схватил девушку и потащил внутрь хлебного Змея!

Нет, он только помог ей взобраться на помост — и обратно вернулся, в общий круг встал. Теперь Соколина водила — и выбирала того, кто ей больше всех люб, кто достоин стать начинкой для каравая–Змея.

— Каравай, каравай, кого хочешь, выбирай — пел многоголосый хоровод.

— Я люблю, конечно, всех… — крикнула девушка, держась за одно из хлебных крылышек, и призадумалась…

— А Смеяна больше всех! — вдруг выкрикнул пастушонок, забежал к Соколине на сцену и стал что‑то горячо говорить девушке, та же только отстранялась и нос воротила. Тут Пленко подскочил — да и дал маленькому наглецу по алябышу, да еще прибавил по отяпышу[58]. Поток бросился на защиту мальчишки, дескать, уж пошутить, что ли, нельзя, подумаешь, какой жених выискался, тили-тили тесто… И чей‑то женский голос из общего круга (уж не Торопин ли?) выкрикнул:

— Пусть Смеянко водит!

И с разных сторон донеслось:

— Обидели пастушка!

— Пускай Смеян водит!

— Дайте хоть раз пастушонку поводить!

Счастливый Смеян мигом нырнул внутрь двенадцатиглавого Змея.

Опять закружился хоровод, запел хор:

— Как на Соколинины именины испекли мы каравай, вот тако–ой ширины, вот такой ужины, вот тако–ой вышины, вот такой нижины, каравай–каравай, кого хочешь, выбирай!

— Я люблю, конечно, всех… — раздался вдруг из змеиного чрева низкий, вовсе не Смеяна, голос!

Хоровод замер. «Двенадцать часов, одна минута», — сообщила Степанида Дымова, взглянув на часы. Подул ветер — и факелы на башне погасли! Двенадцатиглавый хлебный Змей на помосте шевельнулся… Может, чудится? Нет, хлебная гора повернулась — и… обрушилась. А на сцене кто‑то остался… что‑то темное там шевелилось… Вон, кажется, крыло… Да. Три головы! Змей Соколины!

— Змей! — закричали в хороводе. — Змейко! Чужой Змей! Зоритель[59]!

А Змей расправлял крылья, готовясь взлететь! Хоровод распался. Все что‑то кричали, кто‑то падал на колени, кто‑то мчался домой, в укрытие. Многие в поисках родных заметались по площади. Началась общая паника. «Стеша, Стеша, Березай!» — закричал и Ваня, потому что людской поток размел их в разные стороны. А потом мальчик понял, что сейчас будет. Змей и… Соколина!

Ваня повернулся в сторону сцены: Змей поднимался в воздух… Поджатые лапы с острыми, как кинжалы, когтями… Перепончатые крылья — но не такие уж широкие, размах крыльев поменьше будет, чем у помайчимы. И три головы… Что‑то странное с головами… А где же Соколина? Ваня завертел головой в поисках девушки. Факелы снова зажглись — и он увидел Соколину, которая стояла, прислонясь к стене башни, едва держась на ногах, и почему‑то совсем одна… Ваня бросился в ту сторону. Где же Пленко‑то? Мальчик ничего не мог понять. Кто же все‑таки превратился в чудовище?!

И многие осознали то же, что и Ваня: Соколине грозит страшная опасность. Когда он подбежал к башне, мужчины кольцом окружили девушку, был тут и кое‑кто из бывших женихов. Но где Пленко?! И Поток?..

Ваня развернулся и увидел: над площадью, по которой без толку сновали люди, кружил, рассекая крыльями воздух, Змей. Мальчик уразумел наконец, что было не так с головами… Головы были — человечьи!!! Из широкого змеиного туловища, как из вазы, торчали три длинных стебля с человеческими головами! Крылья были, как у Змея, и хвост, как у Змея, и лапы, и туловище, а головы…