Всеволод Нестайко - Загадка старого клоуна

— Семьдесят. В летописи так и записано. И есть все причины считать, что в первом киевском восстание принимали участие принимали участие скоморохи. Потому что во всех воспоминаниях про скоморохов подчеркивается бунтарский их характер. Вот так…

— Вот, всё точно. «Один из семидесяти, которых…» казнили за руководством восстания в Киеве в 1068 году!

— Похоже на то. Послушаем, что скажет Елисей Петрович — Чак посмотрел вверх. Я тоже поднял голову.

Елисей Петрович, как всегда, сидел на ветке, но в этот раз не читал, а сдвинув на кончик носа очки, поглядывал на нас и внимательно слушал.

— Елисей Петрович, что вы думаете? — спросил Чак. Елисей Петрович слез с дерева, примостился рядом с нами на лавке.

— Слушал внимательно и с интересом. От себя могу добавить, что впервые скоморохи упоминаются как раз в историческом документе «Поучение о каре Божьей», который был написан как отклик на события, что потрясли Русь в 1068 году, то есть на знаменитое киевское восстание.

— О, а говорили, что историю не очень хорошо знаете, — улыбнулся дедушка Чак.

— Ну, эта история мне очень близка, — возразил леший. — Я же сам родом из тех времен. И документ этот исторический «Поучения о каре Божьей» нашего брата коснулся непосредственно. Не раз читал, почти на память знаю. Вот что там пишется (цитирую по памяти): «Всякими хитростями вводить в обольщение дьявол, отвращая людей от бога трубами и скоморохами, гуслями и русалками… Когда же подходит час молитвы, мало людей оказывается в храме. Стоит только плясунам, дудочникам или иным игрецам позвать на игрище бесовское, то все бегут радостно и весь день там торчат, участие принимая в зрелище, а когда в церковь позовут, то люди зевают, чешутся, потягиваются и говорят: дождь, холодно или еще что-нибудь. А на зрелище ни крыши, ни укромных местечек, а дожди и ветер, но всё принимают, радуясь увиденному на погибель души. А в церкви и крыша, и затишье дивное, но не хотят прийти на поучения». О!..

— Хорошая у вас память, — с завистью сказал я.

— Вы заметили, — не прореагировал на мою похвалу леший, что скоморохи тут названы слугами дьявола, а игрища их — бесовскими? Вот, как видите…

— Ой! — неожиданно мысль мелькнула у меня в голове. — Вы же говорили, что родом из тех времен и… Так, может, вы и участие принимали в тех событиях?

— Нет! — вздохнул Елисей Петрович. — Я же всё-таки леший. Жил я тогда не в самом Киеве, как теперь, а в лесу. Правда, неподалеку, за Перевисищем. Так тогда назывался поросший лесом Крестовый Яр, где теперь пролегает Крещатик. Да и молодой я был тогда очень, молодой и зеленый. В буквальном смысле. Нет, не принимал я тогда участие в тех делах. Очень жаль. Но сейчас поучаствую с удовольствием. Вместе с вами… Так, значит, тысяча шестьдесят восьмой год. А месяц вы знаете?

— Не только месяц, а и день в летописи указан, — сказал Чак. — Пятнадцатое сентября. И началось всё вот, на этот месте, на Подоле, на торговище.

— Ясно! Пятнадцатое, значит, сентября шестьдесят восьмого года. Ну-ка! — Елисей Петрович поставил на времявизоре «экспозицию», прищурился. — Та-ак!.. Скомороха как звали? Напомните. — Терешко Губа.

— Та-ак. Губа, значит… Раз Губа, то должен быть, ясное дело, губастым. Как Смеян, как Хихиня… Может, он даже предок их. — Наверно! — воскликнул я.

— Та-ак… Ого-го!.. Ну и столпотворение на торгу. А вон и скоморохи. Там где-то Терешко наш Губа. Но узнать совсем невозможно. Маски на них. Хари бесовские, как тогда говорили. Ну, что ж, поехали!

— Поехали! — подхватил я.

— Поехали! — кивнул Чак.

И сразу померк свет у меня перед глазами, полетел я, в глубь веков проваливаясь.

…Первое, что я услышал была песня. Какой-то скоморох в вывернутом наизнанку кожухе, в рогатой оскалившейся маске, пританцовывая, громко пел: «Ой, хвалился князь, на рать идучи, Еще и братьев своих беря на рать: — Эх, единым махом всех я побивахом! — Но по правде то брехня. То есть ложь. — Князь от половцев, как заяц, бежал. А за ним собачка с мордою Коснячка. Вот такая слава у князя Изяслава!»

Как только скоморох допел, из серой, бородатой, в полотняных рубищах толпы зазвучали гневные выкрики: — Истинно Губа-скоморох глаголит! — Позорище!

— Срамота! — Доколе терпеть будем! — Созывайте вече, люди!

И сразу загудел, забомкал, созывая на вече, колокол. И отовсюду — с Подола, пригородов — заспешили на торг люди: ремесленники, кузнецы, седельники, сапожники, портные, кожемяки а так же купцы, торговцы и смерды (то есть хлебопашцы, огородники).

И пока они собираются, я оглядываюсь вокруг. Это будто бы то самое место на Подоле, но как оно не похоже не только на современный Подол, а и на тот — времен Богдана Хмельницкого, а потом Сковороды.

Мы стоим на просторной площади, утоптанной тысячами ног торжище. Весь Подол обнесен рубленным из колод валом.

В этом валу ворота, что ведут на Притыку, — устье речки Почайны, где размещались клети, к которым причаливали баржи. Кто бы подумал, что она была такой большой судоходной речкой! (Теперь от неё и следа не осталось).

Среди рубленных подольских домов и мазанок, что раскиданы в беспорядке, высилось церковь святого Ильи — первый христианский храм в Киеве, возведенный еще княгиней Ольгой.

На склонах горы лепились кое-где усадьбы бояр, которым не посчастливилось разместиться в Верхнем городе, но больше было хат, хижин и халуп ремесленников. Это было так называемое предместье.

Дальше начиналась Гора — Верхний город. Там жил князь, бояре, воеводы, тысяцкие, а так же гридни — княжеская охрана. (Всё это мне рассказал Чак).

Гора была обнесена высоким валом. А над Боричевым подъёмом возвышалась рубленная трехъярусная островерхая башня с тяжелыми дубовыми воротами — въезд с Подола и предместья в Верхний город. Ворота охраняли закованные в кольчуги воины в железных шлемах, с мечами, щитами и копьями. А торжище роилось и гудело. Людей становилось всё больше и больше. И вот..

— Люди! — закричал кто-то зычным голосом. — половцы рассеялись по всей земле, придут и сюда! Неужели допустим, что придут и топтать будут землю киевскую нашу, убивать детей, жен и родителей наших?!

— Не допустим! — Не бывать этому! — На бой пойдем с врагом лютым!

— Не может князь с дружиною — сам Киев защищать будем! — С оружием пойдем на поганцев! — Не отдадим Киев на погибель! Забурлило вече на торжище. — Послать к Изяславу посольство! — Пусть дает нам князь оружие и коней! Пойдём сражаться! И вот уже выделило вече по-нашему делегацию, а по-тогдашнему слив (послов то есть), и двинулись они Борячевым подъёмом на Гору.

— Стража у ворот даже не попробовала задержать их, пропустила сразу. Чак, я и Елисей Петрович полетели следом. Вот и Верхний город.

За воротами сразу справа знаменитая Десятинная церковь (фундамент которой можно увидеть сейчас у Исторического музея), а за ней обнесенный деревянным частоколом каменный двухэтажный великокняжеский дворец-терем. Уверенно и смело идут туда послы. И отступает стража. Вышел на крыльцо князь Изяслав. — Что нужно? — брови насупил. Поклонились ему послы: — Половцы рассеялись по всей земле. Вече решило просить тебя, князь, дай нам оружие и коней, мы будем сражаться с ними.

Прислушался князь к тревожному гулу, что долетал снизу, с Подола, — в глазах мелькнул страх.

— Нет! — словно камень в послов кинул, повернулся и исчез в тереме.

Как туча нахмурились послы — отказал, видишь, князь народу. А с Подола уже движутся люди на Гору. Уже запрудили Бабин торжок, что сразу за воротами. Нетерпеливо ждут решения. А как услыхали, что отказал князь, словно плотину прорвало.

— То всё от Коснячка-воеводы, пса лютого!

— Он наустил!

— Доколе издеваться над людьми будет!

— Бей Коснячка ненавистного!

И бросились к Коснячковому дворищу, что неподалёку от Софии было.

Взглянул я на знаменитую Софию Киевскую. Совсем не такая, как теперь. Словно большая каменная гора, с куполами округлыми, похожими купола Владимирского собора. Коснячка люди не застали. Сбежал он куда-то. Кто-то кинул:

— Идем освободим людей наших из темницы!

И поделились люди на две группы — одна часть пошла к темницы, другая — к княжескому дворцу.

Несколько скоморохов и среди них Терешко Губа двинулись к княжескому дворцу, мы полетели за ними.

Толпа во дворе клокочет, бурлит. Кинулись наконец к дверям.

Подались двери под неудержимым натиском людей — соскочили с петель, узнали.

Ворвались восставшие в княжеский терем. А в нем пусто, хоть шаром покати — никого. Все удрали: и князь, и дружинники, и охрана.

Растеклись люди по терему, по просторным княжеским палатам, рыскаю, князя и его прислужников его ищут, но зря.

А Терешко Губа (он еще на Подоле, как вече началось, «бесовскую харя» снял и таким похожим на Смеяна и Хихиню. Сомнений не было — предок) посредине главной, золотой княжеской палаты да как закричит: