Эдит Несбит - Дети железной дороги

НОВЫЙ УЧЕНИК

Парр – наш новенький. Странный Мальчишка.

Он вместо чая пьет молоко.

Его мама носит мужскую стрижку,

А папа ходил убивать волков.

Он то хороший, то нехороший,

То долго спит, то встает чуть свет,

Он в дождь надевает всегда галоши;

Одни зовут его Парр, а другие Пет.

Он не любит крикета и городков –

Боится ссадин и синяков.

Зато он охотник большой до чтенья

И знает, как правильно звать растенья.

Парр без ума от французских книг,

Мы дразним его «Мюссе»*[31] и «Прево»**[32].

Когда позовут его на пикник,

Он скажет: «Я в школе не для того!»

– В футбол? «Не хочу. Опять синяки.

Пейли, отстань! Не вожусь с драчунами».

Чуть мы пошутим над ним, «старики»,

Сразу глаза его полны слезами.

Уигсби считает, что стыдно «старым»

Смеяться над новеньким, то бишь Парром.

Вздор! Новичком был и я когда-то,

И надо мною шутили ребята.

«Какой же надо быть умницей, чтобы так написать!» – с восхищением думал Джим. А Питер, Бобби и Филлис уже привыкли к тому, что мама почти так же легко сочиняет стихи, как разговаривает. И рифмы не удивляли их так, как они удивили Джима.

Джим научил Питера играть в шахматы, в шашки и в домино, и они замечательно проводили вечера вдвоем.

Нога у Джима уже почти зажила, и ребята чувствовали, что им надо как-то развлечь своего гостя. Не только играми, но чем-то другим, в самом деле замечательным. Но пока ничего замечательного не удавалось придумать. Дети так долго над этим думали, что им всем уже начало казаться, что головы у них отяжелели и распухли. И, наконец, Питер сказал:

– Плохо, что нам ничего не удалось придумать. Остается ждать: может быть, что-то само по себе произойдет такое, что будет для Джима сюрпризом.

– Иногда все устраивается само, без нашего участия, – кивнула Филлис.

– Мне бы хотелось, чтобы что-то случилось – что-то невероятное, – прибавила Бобби.

И невероятное случилось. Случилось ровно через четыре дня после их разговора. Вам, наверное, хотелось бы, чтобы это случилось через три дня, как бывает в сказках. Но между сказкой и жизнью существуют определенные различия. И потом, если чудо произошло не на третий день, а на четвертый, то почему я должна говорить неправду?

В эти дни детям с железной дороги все давалось трудно, и у каждого из них было чувство, которое однажды очень точно выразила Филлис:

– Боюсь, что железная дорога нас скоро забудет. Мы совсем перестали туда ходить, – жалобно говорила она.

– Это было бы с ее стороны не очень благодарно, – шутливым тоном возразила тогда Бобби, – мы же ни одну игру на свете так не любили, как ее!

– И потом Перкс часто к нам заходит спросить, как здоровье Джима. И сигнальщик приходил сказать про своего сыночка – он уже совсем здоров! – подхватил Питер.

– Ты говоришь про людей, а я имею в виду саму железную дорогу, – уточнила Филлис.

– Плохо, что мы уже четвертый день не ходим махать рукой поезду, приходящему в четверть десятого, и не посылаем приветов папе, – с грустью прошептала Бобби.

– Надо опять начать ходить! – констатировала Филлис.

И они пошли.

С тех пор как в доме появилась прислуга и маме уже не надо было ни хозяйничать, ни сочинять рассказы, время стало тянуться медленно, и всем казался теперь страшно далеким тот первый день, когда они обосновались в «Трех Трубах»: когда они поднялись на рассвете, прожгли дно у чайника, отведали яблочного пирога за завтраком и впервые увидели железную дорогу.

Теперь стоял сентябрь. Дети спускались к дороге, и дерн у них под ногами был сухой и ломкий. Те былинки, что возвышались над дерном, прямились, словно копья или пики. Синие колокольчики трепетали на жестких и тонких стебельках, египетские розы подставляли солнечным лучам свои сиреневые лепестки, и золотые кувшинки горели, словно звездочки, у берегов пруда, лежавшего на полпути к железной дороге. Бобби собрала целую охапку цветов, и она уже представляла себе, как они красиво будут смотреться на зеленовато-розовом шелковом лоскутном одеяле, которым была укрыта сломанная нога Джима.

– Надо торопиться, – подстегивал девочек Питер, – а то мы пропустим наш «десятый час».

– Я только так могу идти, быстрее не выходит, – жалобно скулила Филлис, – ну вот, теперь еще и шнурок опять развязался!

– Когда мы тебя будем выдавать замуж, – заворчал Питер, – у тебя в притворе*[33] обязательно развяжется шнурок, и твой жених споткнется и расквасит себе нос на цветных плитках. Ты скажешь, что он тебе не нужен такой некрасивый. И останешься старой девой!

– Нет, я уж лучше выйду замуж за парня с некрасивым носом, чем остаться одной!

– Все равно не будет ничего хорошего. Он со своим расквашенным носом даже не почувствует, как пахнут цветы, – поддержала шутку Бобби.

– Уж не к свадьбе ли ты нарвала столько цветов? – поинтересовался Питер, кивая на букет. – Так, шутки в сторону! Уже был гудок, надо скорее бежать.

И они побежали. И замахали, как обычно, своими носовыми платками, из которых не все были хорошо выстираны.

– Передайте папе, что мы его любим! – закричала Бобби.

– Привет папе! – поддержали Питер и Филлис.

Вдруг из окна вагона первого класса высунулся старый джентльмен и яростно замахал в ответ. Детям это не показалось чем-то особенным. Он всегда отвечал на их приветствия. Необычно было другое: из всех вагонов, чуть ли не из каждого окна им махали платками другие пассажиры. А у кого не нашлось платка, те махали газетами или просто руками. И ребята заметили, что газеты, которыми махали многие пассажиры, были одинаковые и с какой-то необычной шапкой на первой полосе. Поезд с шумом и гудением пронесся мимо, вовлекая в танец мелкий галечник на насыпи. И когда он скрылся из виду, дети переглянулись между собой.

– Ну? – спросил Питер.

– Что – «ну»? – переспросила Бобби.

– Да, что – «ну? – как эхо, повторила Филлис.

– Что бы все это могло значить? – Питер задал вопрос, вовсе не ожидая ответа.

– Ума не приложу, – отозвалась Бобби. – Наверное, старый джентльмен подговорил всех пассажиров нас поприветствовать. Он ведь знает, что нам это приятно.

Вам, наверное, уже не терпится узнать, в чем же было дело. Старый джентльмен, которого все на станции очень любили и уважали, в тот день приехал раньше обычного. Он остановился у двери, где стоял молодой человек, державший в руках машинку для компостирования билетов. Старый джентльмен что-то говорил каждому, кто проходил через дверь. И каждый проходящий в ответ кивал. Кивки эти выражали разные чувства: удивление, недоумение, приятное удовольствие, раздражение. Но все эти люди тут же шли к столбику, где была приклеена утренняя газета, и отыскивали одну и ту же заметку. И когда пассажиры входили в поезд, они рассказывали другим пассажирам, уже сидевшим в купе, о том, что они услышали от старого джентльмена. И те, кто успел купить утреннюю газету, тут же доставали ее, просматривали и, как правило, радостно улыбались. А потом, когда поезд приблизился к ограде, за которой стояли трое детей, все принялись яростно махать руками, платками и газетами, так что поезд походил на вереницу белых облаков. В какой-то момент детям показалось, что поезд ожил. И им хотелось откликнуться на то чувство любви, которое переполняло едущих в поезде.

– Что-то непонятное, – задумчиво произнес Питер.

– И невероятное, – прибавила Филлис.

– А вам не кажется, – спросила Бобби, – что сегодня старый джентльмен махал нам более выразительно, чем всегда?

– Да нет, – пожали плечами Питер и Филлис.

– А мне показалось. Он потряс в воздухе этой газетой. Он хотел показать: что-то такое произошло.

– А что могло произойти? – поднял брови Питер.

– Я не знаю. Но чувствую, что что-то должно произойти.

– Что же? Вон, у Филлис на ноге ссадина…

В самом деле, Филлис, увлеченная церемонией приветствия, напоролась на протянутую вдоль станции веревку, и пришлось платком перевязывать ей рану.

Дети вернулись домой. Уроки в этот день плохо давались Бобби. Она запуталась в довольно простой задачке, где требовалось распределить 48 фунтов мяса и 36 фунтов хлеба между 144 голодающими детьми, и мама бросила на нее недоумевающий взгляд:

– Ты не заболела?

Ответ был неожиданным для мамы:

– Я не знаю. Я не могу понять, как я себя чувствую. Но я точно знаю, что это не лень. Мама, ты не могла бы меня отпустить? Мне сейчас надо побыть одной.

– Да, я, конечно, могу тебя отпустить, но…

Мелок выпал из руки Бобби и разбился на зеленые кусочки. Это был очень ценный мелок, незаменимый для всяких рисунков и чертежей. Но Бобби даже не выразила сожаления и не стала собирать крошки. Она сорвалась с места и убежала. Мама догнала ее в прихожей, где Бобби пыталась найти среди плащей и зонтов свою летнюю шляпку.