«Вся жизнь моя — гроза!» - Владимир Ильич Порудоминский

на картину. В ней всего главнее, всего дороже не корабль, не волны, не быстрые тучи, а эта тонкая золотая полоска вдали. Значит — скоро рассвет. Взойдёт солнце. Настанет новый день. В этой полоске — надежда.

Иван Петрович Бибиков сказал, что часто от самого человека зависит, будет ли его жизнь спокойной и безопасной или сделается похожей на корабль в грозном море.

Полежаев засмеялся — он с детства запомнил весёлую историю: мудрец уговаривал моряка не плыть в море, потому что там, в море, нашли свою смерть моряковы отец и дед; моряк же просил мудреца не ложиться в постель, потому что у того отец и дед умерли в собственной постели. Наверно, человеку с душой моряка суждено погибнуть в морской пучине.

— Неизменный

Друг свободы, —

С юных лет

В море бед

Я направил

Быстрый бег

И оставил

Мирный брег!

Иван Петрович сказал, что составил письмо графу Бенкендорфу: если граф замолвит перед царём словечко, Полежаева произведут в офицеры — и он снова свободный человек. Хорошо бы только Александр Иванович написал стихами что-нибудь вроде просьбы о помиловании — граф Бенкендорф мог бы поднести эти стихи государю.

Полежаев сверкнул глазами:

— Я против царя ни в чём не виноват! — и повторил коротко: — Ни в чём!

Екатерина Ивановна подумала:

«У него взгляд орла!..»

Золотая полоска

Никогда не было Полежаеву так хорошо. Он жил среди добрых, заботливых людей. Эти люди старались, чтобы поэт забыл свои несчастья, чтобы в душе его поселились радость и надежда.

Дни проходили в интересных беседах, в занятиях поэзией, музыкой, живописью.

Полежаев много рассказывал о себе, о Кавказе, о походах и боях, в которых ему пришлось участвовать. Он никогда не рассказывал, как трудно пробираться в тумане по узкой горной тропе, как страшно ждать выстрела из-за каждого камня, как тяжело терять в бою товарищей и убивать самому. Он просто вспоминал самые обыкновенные происшествия недавней войны, а слушателям его казалось, будто они видят солдата, осторожно пробующего ногой повисший над пропастью камень дороги, жёлтую вспышку выстрела на одинокой, безлюдной скале, воина с ружьём в руках, упавшего под серой крепостной стеной, печально плывущие над ним облака.

Поэт не говорил о своём детстве, о диком барстве, жестокости господ и бесправии рабов. О своей юности, погубленной солдатчиной. О ледяных глазах царя. О свисте шпицрутенов вдоль «зелёной улицы», от которого холодеет кровь. О долгих ночах в тюремном подземелье, где лишь стоны замученных узников, звон цепей да крысиный писк нарушают мрачную тишину. Он понимал, что добрые люди, его приласкавшие, и не ведают, что есть на свете та жестокая жизнь, которая была его обычной жизнью, и ему было жаль смущать спокойствие и радость этих людей.

Особенно подружился Полежаев с юной Екатериной Ивановной. Она видела, что Полежаев не дорожит жизнью, и ей хотелось, чтобы жизнь снова приобрела для него цену. Девушке казалось, что её верная дружба поможет поэту справиться с бедами, спасёт его. И Полежаеву передалось возвышенное чувство девушки. В стихах к ней он сравнивал себя с измученным бурями пловцом, который вдруг увидел, что над его головой открывается чистое, голубое небо. Он писал, что снова полюбил жизнь, потому что в жизни теперь появилась надежда.

...В светлые лунные ночи они катались на лодке по Москве-реке. Полежаев брался за вёсла. Екатерина Ивановна пробиралась на корму, к рулю. Между ними, расправляя на скамье широкие юбки, устраивалась гувернантка. Мальчик, брат Екатерины Ивановны, сидел на носу и воображал себя капитаном. Полежаев делал несколько сильных гребков, лодка долго плыла по течению, и в тишине слышно было, как с поднятых вёсел тонкой струйкой стекает вода. Лунный свет отражался в реке: казалось, будто за бортом плещутся, покачиваясь, голубоватые осколки луны.

Екатерина Ивановна вспомнила строчку древнего поэта: «Луна дружелюбно молчала».

Полежаев сказал, что перевёл недавно французское стихотворение. Оно так и называется — «Лунный свет». В тихую лунную ночь над морем послышался всплеск. Что это? Удалой гребец опустил в воду весло? Или птица, низко пролетая, задела крылом волну? Или морской дух разыгрался, пробуждённый светом луны? Нет, это палач бросил в воду страшный мешок — жестокий владыка приказал утопить свою непокорную рабыню. Самые тяжкие беды — те, которых не ждёшь, которые обрушиваются на человека посреди мирной, счастливой жизни. Когда луна дружелюбно молчит.

Серебряная лилия-кувшинка светилась на чёрной поверхности воды. Полежаев резко перегнулся через борт. Екатерина Ивановна вскрикнула, но он уже протягивал ей сорванный цветок.

— Не тревожьтесь, я теперь жить хочу. А пока вы рядом, ничего не может произойти дурного.

...Дни летели быстро.

Иван Петрович Бибиков бессильно разводил руками: Полежаев отпущен всего на две недели — ровно в срок поэт должен снова быть в полку.

Впрочем, успокаивал Бибиков, он очень надеется на письмо к графу Бенкендорфу. Царь великодушен: он, конечно, помилует поэта...

Настало утро — Екатерина Ивановна, как обычно, спустилась из «светёлки» в зал, и необыкновенная пустота вокруг, которую она никогда не испытывала прежде, напомнила ей, что накануне вечером Полежаев уехал. Зал, и без того большой, показался ей ещё больше, и удивительно просторным показался ей сад за окном, залитый светом неяркого пасмурного утра; неподвижные деревья, красные и белые цветы будто отодвинулись вдаль, жёлтые песчаные дорожки убегали куда-то в неведомые края. Екатерина Ивановна вдруг почувствовала, как велик мир и какие огромные расстояния разделяют в нём людей.

Девушка привычно подошла к мольберту. Вместо старинной картины на нём стоял теперь нарисованный Екатериной Ивановной портрет Полежаева. Она изобразила поэта в минуту вдохновения. Орлиный взгляд его устремлён вдаль. В руке он держит перо, занося на лист бумаги только что рождённые стихи. На поэте — мундир солдата.

Под портретом Полежаев написал шесть строк:

Судьба меня в младенчестве убила!

Не знал я жизни тридцать лет,

Но ваша кисть мне вдруг проговорила:

«Восстань из тьмы, живи, поэт!»

И расцвела холодная могила,

И я опять увидел свет...

Был час музыкального урока. Екатерина Ивановна играла сонату Бетховена, и в её памяти вставала медлительная