Борис Раевский - Товарищ Богдан

— А лучше парочку!

Кладовщик снова завел разговор о щуке, потом удалился в заднюю комнату и вынес мешочек.

— А знаешь, как и куда гвозди забивать? — спросил он. — Молотком грохнешь мимо — пальцы отшибешь.

— Не беспокойтесь, дяденька, — ответил смешливый паренек. — Все гвозди вгоню, куда положено! По самую шляпку!

Он развязал мешочек, заглянул в него и подмигнул Бабушкину: на дне, под гвоздями, лежала стопка подпольных листовок.

Вскоре среди «трамвайщиков» начались «беспорядки».

Взволнованный начальник дистанции явился в жандармское управление к полковнику Громеко.

— Бунт, — тревожным шепотом сообщил начальник дистанции, хотя никакого «бунта» на стройке еще не было. — Все время бог миловал, а тут словно с неба — листовки…

— Не богохульствуйте, — перебил его Громеко. — Небо тут ни при чем. Причина вполне земная…

Перед полковником Громеко лежал секретный пакет из Екатеринослава за № 1790. Ротмистр Кременецкий просил «учредить срочный розыск и привлечь к дознанию по статье 1035 поднадзорного Ивана Васильева Бабушкина», который скрылся из Екатеринослава и сейчас, по некоторым данным, возможно, находится в Смоленске.

Громеко решил не медлить. Во все концы города были направлены жандармы и шпики.

Бабушкин тоже не терял времени. Тщательно присматривался он к местным товарищам. Пожилой слесарь с курчавой бородкой сразу понравился ему. Слесарь был упорен, нетороплив, каждое слово произносил так, словно гвоздь вколачивал. Привлек внимание Бабушкина и широкоплечий, горячий парень-телеграфист.

По вечерам в комнате Бабушкина теперь часто собирались партийцы. Первой всегда приходила совсем молодая девушка — учительница. За ней — покрытый мучной пылью рабочий с мукомольни. Потом являлись пожилой слесарь с курчавой бородой, веселый парень-телеграфист, два железнодорожника.

«Товарищ Трамвайный» — так партийцы называли Бабушкина — ставил на стол кипящий самовар, парень-телеграфист брал в руки гитару, учительница разливала чай.

Казалось, это собралась повеселиться компания друзей. Но чай стыл в чашках, закуски стояли нетронутыми, а собравшиеся напряженно слушали тихий, глуховатый голос хозяина.

Товарищ Трамвайный говорил, что нужно создать настоящую боевую партию, и для этого Владимир Ильич думает издавать за границей газету «Искра». Рассказывал о своих встречах с Ильичем. Говорил об ответственном поручении, которое тот дал ему: сколотить здесь, в Смоленске, группу надежных, стойких товарищей. Они должны принять «Искру» из-за границы. Дело трудное, опасное. Малейшая неосторожность грозит провалом.

— Справитесь? — испытующе оглядывая собравшихся, спрашивал Бабушкин.

— Передайте Ульянову, — за всех отвечал пожилой молчаливый слесарь, — задание выполним!

…Как-то днем, в палящий зной, заскрипела дверь в кладовую на строительстве трамвая.

Вошел огромный усатый жандарм.

«За мной!» — подумал Иван Васильевич.

Собрав всю свою выдержку, он быстро надел очки и молча ждал, что скажет грозный посетитель.

— Дозвольте водички, любезный! — хрипло попросил жандарм, тяжело опускаясь на табурет. — С утра гоняюсь, яко пес…

Бабушкин облегченно вздохнул, подал ему кружку с водой, предложил снять тяжелую шинель.

— А чего вы, служивый, ногам покоя не даете? — сочувственно спросил он, когда жандарм немного отошел.

— Такая наша служба, — отвечал усач. — Государственный преступник объявился… Какой-то Дедушкин. Нет, наоборот, Бабушкин… Где он — никто не знает… А ты ищи как проклятый!

Бабушкин продолжал спокойно стоять около жандарма.

— Да, мудрено так человека сыскать, — глуховатым голосом сказал он. — Людишек-то на земле поболе, чем блох… Вы бы, ваше благородие, хоть узнали, какой он из себя, преступник-то?

— Знаем, — недовольно махнул рукой усач. — А что толку? Невысокий, плотный… Да мало ли их, невысоких?

— Вот и я, к примеру, не великан, — усмехнулся Иван Васильевич.

— То-то и оно, — кивнул жандарм. — Есть, правда, и другие приметы: веки у него пухлые, хмельного не потребляет, не курит…

— Это уже существенней, — сказал Бабушкин, поблескивая зеленоватыми стеклами очков. — Непьющих не так уж много. И некурящих тоже. А и то, и другое сразу — таких уж раз-два и обчелся. Дозвольте предложить папироску, ваше благородие?!

Иван Васильевич вытащил из кармана помятую распечатанную пачку папирос и протянул жандарму.

Они закурили.

«Увижу когда-нибудь Морозова — великое „спасибо“ ему скажу», — подумал Бабушкин, с непривычки давясь горьким дымом.

Старый друг, Петр Морозов, приучил его, некурящего, на всякий случай всегда носить с собой папиросы, как и очки. Давненько эту пачку таскал, а вот пригодилась!

Покурив, жандарм встал, натянул шинель, выпил еще кружку воды и, откозыряв, ушел.

«Да, пора мне уезжать», — сняв очки и чувствуя, что у него вдруг пересохло во рту, подумал Бабушкин.

Ильич предупредил его — не задерживаться в Смоленске. Бабушкина ждала важная работа в Иваново-Вознесенске, Орехово-Зуеве.

«Здесь я свое задание выполнил, — подумал Иван Васильевич. — „Искру“ примут надежные руки. Прощай, Смоленск!..»

…В тот же вечер на окраине города в маленькой комнате с горящей в углу лампадкой собралось несколько друзей.

— Товарищ Трамвайный уехал, — сказал пожилой слесарь с курчавой бородкой, пристально оглядывая всех поочередно. — Перед отъездом он передал мне: получены сведения, что первый номер «Искры» выйдет в декабре нынешнего года. Товарищ Трамвайный просил еще раз проверить, готовы ли мы к приему газеты из-за границы. Как у тебя? — повернулся он к широкоплечему парню в тужурке телеграфиста.

— Места для хранения приготовлены. «Явки» посланы. Ждем не дождемся газеты, — ответил тот.

— А у вас? — обратился слесарь к остальным.

— Все готово! — сказал высокий усатый путеец с откинутой назад львиной шевелюрой.

Двое других молча кивнули.

— Прошу вас снова все проверить, — сказал слесарь. — А я сообщу Владимиру Ильичу: дорога для «Искры» открыта!

Тайник

Комнатушка была маленькая, с приземистым потолком и двумя крохотными, как в крепости, окошками. По вечерам, при тусклом свете керосиновой лампы, она напоминала таинственное подземелье. Дощатый потолок, покрашенный в зеленый цвет, казался заплесневевшим, а из пазов бревенчатых стен торчали серые клочья мха.

Но днем, с самого утра, клетушка была залита солнцем. От рубанка, пил, стамесок по всей комнате весело и бестолково прыгали солнечные зайчики.

Вкусно пахло смолой и лесной свежестью от обрезков досок, сваленных в углу, позади верстака.

Бабушкин сидел возле окна на табурете и смотрел на проулок, заметенный чуть не до плетня пухлыми сугробами снега.

«Город Полоцк! — усмехнулся Бабушкин. — И не стыдно тебе городом зваться?!»

Он задумался.

«Сколько я уже торчу здесь?»

Подсчитал. Вышло — пять недель. Всего пять недель, а кажется — целый год. Как медленно тянется время в этой тихой заводи!

«Ничего! Скоро уеду, — подумал Бабушкин. — А впрочем, скоро ли?»

Ускользнув из Смоленска в тот самый момент, когда жандармы уже вот-вот нащупали его, Бабушкин собирался ехать по поручению Ленина в Орехово-Зуево.

Но план пришлось изменить. Шпики следили за ним, и Бабушкин, заметая следы, решил не ехать прямо в Орехово, а некоторое время переждать в тихом Полоцке. Пусть жандармы малость поостынут.

…Иван Васильевич оглядел комнату, подошел к верстаку, оперся на него руками. Верстак заскрипел, качнулся, будто пьяный. «Сразу видно, куплен „по случаю“», — покачал головой Бабушкин.

Он отпилил несколько реек, взял молоток, гвозди и стал укреплять подгибающиеся «ноги» верстака.

И верстак, весь в рубцах, царапинах, надпилах, и тупые, выщербленные, с поломанными рукоятками инструменты Бабушкин купил неделю назад по дешевке у местного столяра.

Приехав в Полоцк, Бабушкин, чтобы не привлечь внимания полиции, сразу решил заняться какой-нибудь работой. Да и денег у него было маловато; от смоленского комитета партии он получил на расходы всего десять рублей. Они уже кончались.

«Слесарить буду, — подумал Бабушкин. — Дело знакомое».

Хотел уже купить инструменты, но потом заколебался. Ведь жандармы знают, что он с детства работал слесарем: и в Кронштадте, и в Питере, и в Екатеринославе. И хотя он сейчас живет под другой фамилией, все же, если откроет слесарную мастерскую, — как бы не натолкнуть шпиков на подозрения.

«Лучше столяром сделаюсь», — решил Бабушкин.

Правда, он никогда не занимался столярным ремеслом, но руки у него привычные ко всякой работе. Авось не подведут.